No Justice — No Peace
В нашем современном и гуманном XXI-ом веке в отношении некоторых острых тем существует общественный консенсус, которого придерживаются все разумные люди, вне зависимости от места их проживания, темперамента, религии и прочих личностных фич. К примеру «сотрудничество, кооперация и мир лучше принуждения, войны и насилия». Это урок преподанный кровью и выученный человечеством через боль. Но примерно как и с планетарной моделью атома, когда перейдя из школы в университет узнаёшь что «не всё так просто как нам рассказывали» (а любознательные узнают и ещё раньше), с этим уроком гуманизма имеются интересные приложения и границы применимости. Именно об этом высшем гуманистическом (не гуманитарном) образовании я и хотел бы написать пару страниц и сделать, с вашего позволения, кое какие практические выводы.
Из курса школьной истории, а порой и из собственного опыта, мы знаем о существовании т.н. «права сильнейшего». Это конечно оксюморон , поскольку таковой подход является антиправовым по (современному) определению, но от этого оно никуда не девается из нашей реальности. Его можно (и нужно) счесть квинтессенцией агрессии и несправедливости, но давайте посмотрим как оно работает без эмоций. Некий сильнейший — альфа-самец, вождь, император — посредством актов принуждения, угроз насилия или его практического осуществления может повысить издержки противостоящих ему до неприемлемых, когда «подсчёт цыплят по осени» приводит «оппозицию» к выводу что практичнее и выгоднее отказаться от части своих притязаний, дабы зафиксировать убытки в приемлемом размере, пока дело не дошло до катастрофических последствий. За исключением чистейших идеалистов, большинство всё же придерживается мнения «better red, than dead» и с ними трудно спорить, поскольку всё в этой жизни принимается, познаётся и наделяется ценностью нами через призму субъективного мировосприятия, а в случае «усекновения главы» названного субъекта и превращения его из субъекта в объект (.. для приложения усилий гробовщика) процесс наделения понятий и предметов ценностью прерывается (BSOD), что является крайне нежелательным для субъекта исходом, обесценивающим многое из того что при жизни мы считаем для себя важным.
Таким образом несмотря на то что механистически новый «общественный договор» строящийся на «праве сильного» образуется вследствии агрессии названного «сильнейшего» — на практике для установления стабильного порядка на основе этого подхода требуется осознанное согласие «слабейшего» (либо его физическое уничтожение). Таким образом вопрос «будет ли общество жить по такому закону джунглей» лежит не только в области военной стратегии и репрессивных практик, но и в области психологии. И понимание того как человек принимает те или иные решения, взвешивает привлекательность имеюшихся опций и оценивает риски может позволить понять каким путём общество может двигаться к (или от) формации основанной на названном «праве сильнейшего».
Надеюсь вы ещё следите за мыслью. Окей, едем дальше. Рассмотрим современное правовое общество (в общепринятом западном понимании), которое как я хочу вам сейчас доказать является частным случаем «права сильнейшего». Кроме того я хочу пояснить почему это хорошо.
Из того же курса истории мы знаем как народы в ходе революций, эволюции общественного сознания, невообразимых внешнеполитических пертурбаций, формализации завоёванных достижений в области общественного права (в форме конституций, договоров итд), реакционных отступлений и реформаторских прорывов двигались к современному положению дел. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.. Тем или иным образом мы пришли к пониманию ценности личности и её прав. Общественная дискуссия по поводу того что считать правами личности все ещё открыта, но общее улучшение ситуации для каждого отдельного индивида как правило налицо, если сравнивать, к примеру, с не столь далёким Средневековьем. Следует ли из этого что теперь «рулит» вовсе не сильнейший, а тот кто прав? В некотором роде да. Но каков механизм этого положения дел? Ведь нам вполне понятен примитивный напор опрессора из предыдущего абзаца о «праве сильнейшего», описать его мы смогли буквально в двух предложениях. Как же получилось так что слабейшие взяли на себя издержки борьбы и почему брутфорс больше не действует?
Всё потому — я вас обманул. Грубая сила все ещё действует, она широко общественно принимаема, одобряема и регулярно применяется (она сама или её угроза). Расширился лишь круг бенефициаров. В него теперь как правило (в цивилизованных странах) входит большая часть населения. Можете счесть это хедждированием на рынке своих интересов. Некоторые способные личности, могущие добиться большего в типичном «государстве-кочевом бандите» умеряют свои аппетиты и ради снижения рисков соглашаются на меньшее; слабые объединяются для защиты того что есть, отдавая часть своих усилий для защиты сложившегося «Общества большинства» (чем пользуется «государство-стационарный бандит», но это тема для другой статьи), справедливо полагая что это выгодная сделка. В выигрыше остаются все они поскольку издержки на поддержание безопасности снижаются, производительность труда растёт, горизонты планирования расширяются, капиталы накапливаются, производство диверсифицируется, общество специализируется, глобализируется - словом наступает та самая демократическая ляпота, которой нас пугают на Первом Канале (здесь и далее «демократия», «демократический» итп не имеет типичных сейчас леваческих реляций и используетя исключетельно для указания на т.н. «власть большинства», с полным понимаем условности и границ этой власти). Наступает ляпота вследствие тех же самых механизмов которые мы уже рассмотрели. Издержки на противостояние с «новым сильнейшим» слишком велики. «Better democratic, than dead» решают практичные люди. А что с идеалистами? Или с недалёкими практиками которые решают что практичнее было бы побороться за куш с зажиревшим и мирным гражданским обществом?
Тут мы сможем на конкретных примерах, идя от простого к сложному, проиллюстрировать высказанную выше мысль что они подавляются силой и угрозой её применения. Представим сферического гопника в вакууме Бибирево, или такого же гангсту в Гарлеме. Их интерес может быть либо практичен и заключаться в приобретении материальных ценностей с затратой минимума усилий, либо идеалистичен и заключаться скажем в приобретении «уважухи» или «респекта» среди себе подобных. Практическое соображение абсолютно резонно поскольку ответ на вопрос «что дешевле — кобыла крадена или куплена» найдено давно и не ими; при этом ответ остаётся верным. Преступник старается с минимальными затратами энергии получить максимум профита. Минимальны затраты в случае если жертва их усилий не сопротивляется, не может сопротивляться достаточно эффективно, не может получить помощи со стороны и не может совершить возмездие. Идеальный «скачок» приносит требуемый результат и не имеет негативных последствий. Вопрос получаемого нематериального вознаграждения в рамках данных субкультур оставим за рамками статьи.
У жертвы со своей стороны прямо противоположный интерес. Отстоять ценности (кошелёк, жизнь, честь, здоровье). Репеллентом и верным средством от покушений логично будет назвать эффективное сопротивление, стороннюю помощь, а также отложенное возмездие — каждый пункт снижает ценность правонарушения для преступника, за счёт повышения издержек. Это то о чём мы говорили в самом начале — психологический аспект игры «сильного» и «оппозиции». Преступник, находясь в положении оппозиции, должен взвесить возможные последствия и возможно отказаться от замысла, если он субъективно оценит доходность мероприятия ниже возможных издержек. Его субъективные оценки могут формироваться (опять же оставим примеры чистых неадекватов на рассмотрение медицинским специалистам) под влиянием объективных факторов, таких как например статистика успешности правонарушений, опыт подельников итд.
Теперь посмотрим что из названных опций имеющихся у потерпевшего является проявлением позиции «сильного». Все варианты. Во всех вариантах принятое нападавшим решение (о преступлении) отменяется репрессивными механизмами. «Жертва» или выбивает из него всю дурь самостоятельно, либо вызывает больших парней с большими пушками (и скорее всего со значком шерифа), либо, в худшем варианте, нападавшего задним числом разыскивает кто-то из названных и пытается покарать. Мы видим в чистом виде отношения «сильнейшего» и «слабейшего». В насильственной форме (либо под угрозой насилия), «потерпевший», или его представители, репрессируют преступника. На этом нехитром примере, который возможно и не стоило так подробно расписывать по причине его очевидности, мы видим Общественно Одобряемое Насилие по отношению к более слабой стороне. Есть ли тут возражающие против подобного хода вещей? Думаю нет. Выходит мы натыкаемся на одну из границ максимы заявленной в начале текста. А именно — насилие может быть приемлемым и необходимым инструментом общественных отношений в рамках современного общества.
Каковы альтернативы? Они очевидны — НЕ применять насилие. Давайте подумаем о возможных последствиях решения о принципиальном отказе от насилия, в т.ч. в ответ на подобную агрессию. Скажем имеется некоторое преступление, которое мы не хотим (или не можем) насильственно прекратить. Стало быть преступник волен свободно принимать решение о его прекращении или продолжении (для примера рассмотрим длительное преступление, такое как удержание заложника [см. например Мохов Виктор в Википедии] но это может быть и серия коротких преступлений). В таком случае единственным вариантом прекращения преступлений (думаю вам не надо пояснять почему мы этого хотим) будет Убедить преступника в том что отказ от его замысла — в его интересах. Каким образом это сделать? Можно предлагать ему вознаграждения (материальные и нематериальные) за отказ от его намерений (выкуп). Но это сделает преступную деятельность ещё более экономически целесообразной и более привлекательной так что подобный систематический подход будет гвоздём в крышку гроба цивилизованного общества. Он будет лишь мотивировать умножение преступности и ослабление «сильного». Можно пригрозить ненасильственными санкциями. Можно увиваться вокруг агрессора и проводить «Минские встречи» и «Нормандские четвёрки», посылать на него психологов и проповедников. Но финальное слово всё равно остаётся за преступником — он может оценить преимущества от продолжения преступления выше и даже иметь иную систему ценностных координат, не позволяющих эффективно вести переговоры (см. упоминание об идеалистическом оппозиционировании «сильному»). Каковы варианты тогда? Их больше нет. То есть последнее слово в чистом ненасильственном обществе всегда остаётся за агрессором, готовным переступить через это табу. А это напрямую ведёт к падению общественного порядка построенного на ненасилии и восстановлению «права сильного» в лице агрессора.
Именно это соображения и стоит за санкциями широкой демократической общественности на насилие в отношении преступников — их убивают, лишают свободы, отбирают имущество. Обществом по разному оцениваются подходы к отправлению санкционированного насилия (правосудия) — где-то можно абсолютно легально заниматься самообороной, а где-то это право нужно принудительно делегировать третьим лицам и ни в коем случае не охранять себя самостоятельно. Таким образом под вопрос не ставится сам принцип необходимости обеспечения безопасности членов «общества большинства». Есть лишь расхождения в идеях о формах обеспечения безопасности. Практический подход говорит нам о том что если выбранный метод является неэффективным — он будет рано или поздно заменён на более подходящий. Так например в последнее время мы видим в развитых странах постепенную либерализацию законодательства в отношении ношения короткоствольного оружия и применения его для самообороны, что отражает объективный запрос непосредственных бенифициаров демократической системы на повышение уровня безопасности. Повышается запрос на метод пресечения правонарушений, в противовес методами возмездия и компенсации, хотя и то и другое, как мы обсудили, является логичными мерами обеспечения безопасности.
Данные соображения не исчерпываются примерами мелких правонарушений и логика может скалироваться под масштабы любой общественной системы и с успехом использоваться как для борьбы с криминальными преступлениями, так и для борьбы правового общества с диктатурой. Чем является в данном случае диктатура — другим частным случаем «власти сильного», в котором бенифициарами системы является решительное меньшинство, а большинство так или иначе им угнетёно и поражено в правах.
В каких случаях насилие применяется «сильнейшим»? Для охраны сложившегося status quo, как показывает практика. Это касается и цивилизованного общества борющегося с преступностью и князька выстраивающего отношения со своими вассалами. Если взять на рассмотрение актуальный политический образец то мы это можем видить на примере Рашизма — Кремль защищает сложившуюся в России общественную модель силовыми методами. И мы теперь можем понять почему — потому что это эффективно повышает издержки противостоящих сил, демотивирует «оппозиционные» силы, склоняет ситуацию в пользу консервации текущего положения дел. Каким методом можно было бы противодействовать ему? Аналогичным — повышение издержек Кремля в этой борьбе с гражданским обществом до неприемлемого для него уровня. Это можно пытаться сделать либо с позиции «сильного» (правильно) либо, как мы уже обсуждали — ненасильственными методами (неправильно).
Непонимание заведомой провальности (рассмотренной нами на примере с заложником) ортодоксального принципиального отказа от насильственных методов защиты своих интересов вполне предсказуемо играет злую шутку с российскими оппозиционными силами. Когда shit hits the fan и издержки оппозиционно настроенной части населения стремительно растут, мы видим лишь попытки отдать инициативу в руки действующего с позиции силы «силовика». Учитывая что от митингов и петиций издержки Путина растут не столь значительно, как издержки протестующих от массовых посадок, штрафов и разгонов — то мы можем предсказать что ситуация продолжив развиваться в этом русле принесёт Кремлю победу с разгромным счётом в будущем (при условии отсутствия иных вводных данных). Динамика протестного движения начиная с Болотной площади подсказывает правильность наших теоретических выводов и ошибочность курса оппозиционного истеблишмента. Почему же оппозиция мешкает вместо того чтобы позвать своих «больших парней с большими пушками»?
В чём же причина отказа от эффективных действий, которую мы можем наблюдать как на этом примере так и на некоторых примерах болезненного пацифизма в цивилизованных странах, как например в случае со смехотворным тюремным сроком для Брейвика или поддавки по вопросам Сирии и Украины? Ответ — Догма. Догма о неприемлемости насилия. В самом начале мы обсудили что мирное сосуществование в рамках большого цивилизованного демократического и безопасного общества приводит к невероятно позитивным результатам во многих областях человеческой деятельности. В то же время конфликт и агрессия ведут к уменьшению благосостояния и качества жизни. Отсюда вовсе недалеко до мысли (вполне верной) что агрессии нужно избегать любой ценой, но в комплекте обычно идёт и неумение отличить агрессию от насилия, поскольку опыт столкновения с первым и вторым становиться слишком малым из-за всеобщего благоденствия и высокого уровня безопасности. Вы свободно можете поставить эксперимент на любом круге своих знакомых, до прочтения ими этой статьи. Попросите человека дать отзыв на понятие «Насилие» и он скорее всего автоматически скажет что это что-то плохое. Но мы то знаем что это не так, и что это важный инструмент в построении здорового общества — своего рода система белых кровяных телец, защищающая организм от патогенов. Насилие не равно агрессии — его можно применять для защиты от преступников. Подумав немного любой вспомнит благотворные примеры насилия — как например разгром нацистов во Второй Мировой, который произошёл (поверьте мне на слово) весьма насильственным способом.
Сделав подобную петлю Мёбиуса в своих рассуждениях мы возвращаемся к мысли о психологическом аспекте противостояния «сильного» и «оппозиции» — добровольное согласие субмиссивного актора на признание своего поражения и отказ от дальнейшей эффективной борьбы являются обязательными условиями его поражения. То есть устранив некоторые психологические барьеры основанные на иллюзиях, порождённых догматичным пацифизмом, можно рассчитывать на серьёзные изменения в обществе. Руководствуясь же иллюзорным, идеалистичным, оторванным от реальности мировоззрением можно добиться победы лишь по невероятному капризу судьбы.
Обещанный довесок из практических выводов:
Перестать стигматизировать и маргинализировать радикальную часть оппозиции за призывы к непосредственной революционной деятельности — в силах даже нынешней разгромленной оппозиционной среды. Для этого нужна воля, и интеллектуальные усилия, которые требуются любому желающему начать жить в отрыве от мифов. После того как создастся идейный консенсус о поддержке эффективного силового курса для решения проблемы путинизма — общество сможет сфокусироваться на проблемах практической реализации этого курса. Его реализация сопряжена с множеством проблем, но проблем Решаемых, как показал успешный пример украинского Майдана. Ключ к любому успеху — в образе мыслей. Имхо лучше всего иллюстрирует стоящие перед российским обществом вызовы мысль «Нет справедливости — не будет и мира».
Подписывайтесь на канал Руфабулы в Telegram, чтобы оперативно получать наши новости, статьи и мнения.
