Три песни о ереси

ВОЛХОВ

Всех, кто Древнюю Силу в себе загубил –

Не помилует Северных Вод Крокодил.

Всех, кто выю согнул, кто астрал не пробил –

Тех под корни, под берег возьмёт Крокодил.

Красных девок давно не дарили ему.

Вот зелёное око всплывает сквозь тьму.

Там, где сводом навис еретический мост,

Пенит реку опять бронированный хвост!

Куролесит, играет – Огонь и Вода!

А зрачок накаляется, будто руда.

Видит око: карателей ставя в тупик,

Вновь на вольную реку пришёл Еретик,

И вбирает простора стального рассвет.

Нету робости в нём. И креста на нём нет!

Знать напрасно Державный грозу наводил:

На мосту – Еретик, под мостом – Крокодил.

И, холодный, издав торжествующий гром,

Змей адепта своим озаряет огнём.

Январь 2007

ПЕСНЯ О РУССКОЙ ЕРЕСИ

Вадиму Штепе

Опять простёрто зарево
Вдоль северных небес.
Опять приехал Схария* –
И фрязин, и черкес!

Он мёдом – не водицею –
Нас потчевать готов,
И жёлтыми страницами
Готических томов.

Имеет много Схария
Обличий и имён.
То он с козлиной харею,
То белый Аполлон.

Мёд капелькой янтарною
Играет как пятак.
Горящими пентаклями
Размечен весь кабак.

Как огненными финками
Тяжёлый воздух вскрыт.
Вот он свернулся свитками,
И мы – среди планид.

Мы змеями под облаком
Взираем с высоты,
И слышим – плещут в Волхове
Русалочьи хвосты.

Мы в чаще рыщем рысями,
Мы кровью красим клык,
И над горами лысыми
Струим победный рык.

Мы то, что кличут поганью
И прокляли давно.
И семя наше – огненно,
Хотя и ледяно.

Мы надышались Севером
Сполна и навека,
Чтоб рухнуть люциферами
На днище кабака.

Лежим на досках гаденьких,
У шеи – бердыши.
Давай, епископ-праведник,
Скорее суд верши.

Нас сбросит, словно выбросит,
С моста крутой народ.
А Волхов после вынесет
И к берегу прибьёт.

---------------

*Схария (Захария Скара) — основатель религиозного движения в Новгороде, известного как Ересь жидовствующих.

АЛХИМИК В МОСКОВИИ. XVI ВЕК

За окном – апрель и толпы,
Трезвый, будничный денек.
У меня ж – потеют колбы,
Жёлтый тянется дымок.

Он в моих дырявых лёгких
И в изъеденной душе.
Колокольный звон далёкий
Глохнет в красном витраже.

Да, так вышло: загордился,
Белый полюбил огонь,
И от мира заградился
Красным стрельчатым окном.

Там, на улице – здоровье,
Хлеб с водою, ситец, лён…
Но с моей смешались кровью
Лёд колючий да неон.

Гляну в форточку – поплакать,
Поглядеть на купола…
За спиною будет звякать
Нить, что снегом обросла.

И все дальше в этом блуде,
В этой страсти и игре
Я от вас, родные люди,
Шум рабочий на заре.

Я преступник, я преступник,
Верю в левую ладонь.
Разотру кристаллы в ступке,
Белый высеку огонь.

Ночь пришла. Темны фасады.
У меня ж – труды, труды:
Крою золотом фрегаты
С Посейдоном на груди.

А дружинников почую –
Встану, дуну на свечу,
Дверь открою потайную,
В щель звенящую влечу.

И вбежавшие успеют
В этой щели различить
Трепет будущих проспектов,
Фары, беглые лучи.

В них пальнет моё бесовство,
Полнолуние, весна
И короткий мёртвый отсвет
Тротуара и окна.

К ним шагнёт Пизанской башней
Патриарший тёмный лед.
Им раздвинет ноздри бражный
Запах стариц и болот.

И, ошпаренные синим,
Покачнутся бердыши.
И раздастся крик павлиний
Потревоженной души.
(1987?)