Заметки о Феврале
В Феврале было очень много искренней радости, много прекрасного идеализма и энтузиазма, много светлых надежд. На миг всем показалось, что начинается новая история: русский народ впервые заявил себя политическим субъектом. И, увы, неудачно, и это понятно: только-только, причём с большим историческим опозданием, этот народ начал вылезать из феодализма и только-только получил свой первый парламент. Поэтому не буржуазно-демократическая революция, не «прыжок», а буржуазно-демократическая эволюция – вот что требовалось. Однако мы, подстёгнутые надоевшей войной, «прыгнули» - и вот до сих пор костей собрать не можем.
Да, Февраль именуют буржуазной революцией – и если бы это было в полной мере действительно так! Но ведь именно как буржуазная революция Февраль и не состоялся. Буржуазного в Феврале было по большей части только то, что его совершили горожане («буржуа»), однако роль собственно буржуазии в Февральской революции - совсем не ведущая. Русская буржуазия, русские либералы не стали капитанами Февраля. Бурный февральский процесс с самого начала не был у них под контролем и ими не направлялся: буржуазия и либералы оказались политически несостоятельными. Единственное, на что они оказались способны – подвигнуть царя к отречению, то есть открыть ящик Пандоры. «Февральская радость» (звонкое выражение Маяковского) тут же отбросила от себя длинную тень в направлении Красного Октября. С самого начала в Феврале мощно заявил о себе левый фактор, а доминирующим цветом стал кумач. Практически сразу возникло гибельное двоевластие: Временное правительство и Совдеп, на который «министры-капиталисты» были вынуждены постоянно суетливо оглядываться. Тут же Совдеп издал свой дикий, утопический приказ №1, превративший армию в опасный сброд. С самого начала в формате Февраля началась борьба между теми, кто хотел сохранить его буржуазно-демократический характер и теми, кто тащил Февраль в социализм, т.е. в конечном счёте к катастрофе и тоталитаризму. Какая тенденция победила, известно.
Февраль сейчас критикуют многие – и, конечно, не хочется сливаться с хором путинистов, но надо признать: критиковать Февраль есть за что. Ведь он так и не приобрёл своё собственное, самостоятельное историческое значение. Февраль стал всего лишь эдаким просторным, шумным предбанником Октября, его «паровозом». Именно на шее Февраля в историю въехал Октябрь - в этом трагедия несостоявшейся русской демократии. В августе 1917-го Февральская революция в лице доблестного генерала Корнилова (убеждённого либерала и демократа, кстати) пыталась отстоять себя, лучшее и ценное в себе, но эта попытка провалилась: опять сказалась какая-то внутренняя несостоятельность, незрелость Февраля. Было в Феврале изначально нечто пошло-крикливое, керенское, демагогическое и прямо хамское, сразу заплевавшее весь Питер шелухой «семячек»: показательно, что параллельно с обвальным разложением царских госстуктур шёл столь же обвальный процесс разложения бытовой культуры, бытового одичания, понимаемого как «свобода». Вся общественная и хозяйственная жизнь стала какой-то абсурдно-балаганной. Да и «бескровность» Февраля, конечно, миф: убийства городовых, дворников, зверские расправы над офицерами в Кронштадте, травля офицерства – в этом уже проглядывал Октябрь, сквозил трупный запах будущего террора. Исторические «завоевания» Февральской революции таковы: неспособность создать новое государство и новую власть, хаос, открывший дорогу большевикам, хозяйственный развал и абсурд, рост насилия и преступности, отказ от столыпинской реформы (что было уже явной уступкой социализму). Увы. Конечно, Февралю, его идеализму можно сочувствовать, можно и нужно видеть в февральском первоимпульсе некую правду, но результаты Февраля – абсолютно провальные, это факт, тут возразить нечего и спорить не о чем.
Конечно, оптимальным вариантом был бы союз царя с кадетами (Солженицын в книге «Ленин в Цюрихе» отмечает, что Ленин очень этого боялся), создание ответственного перед Думой правительства, доведение войны до победы (ну если уж влезли и столько народу положили!) – и затем дальнейшая модернизация страны, её европеизация-вестернизация, начатая ещё Александром Вторым, подготовка и принятие Конституции. В результате в дальнейшем можно было бы прийти к федералистской модели Соединённых Штатов России под эгидой конституционного монарха, почему бы нет (эдакий синтез России с Америкой). То есть примерно к тому, о чём ещё за сто лет до Февраля писал в своём проекте Конституции декабрист Никита Муравьёв. Но увы – тут проблемой была сама власть, сам Николай Второй, не очень-то желавший идти этим путём. Царь хотел оставаться эдаким московитским самодержцем, «хозяином земли русской». Царь боялся капиталистов не меньше, чем социалистов; опору своей власти он видел, скорее, в общине, чем в свободном крестьянине-собственнике. А ведь именно русская буржуазия и новое, столыпинское крестьянство могли бы стать костяком русской политической нации, нации граждан. Но, очевидно, такая нация Николаю Второму была чужда – и политически, и психологически. Ему требовались не граждане, а верноподданные. По-большому счёту именно Николай Второй во многом спровоцировал Февраль, его преждевременность (выкидыш русской демократии, как нередко выражаются), его пороки; народу осточертела сама старая власть, весь тогдашний строй жизни, затянувшаяся роковая война (победа, кстати, была уже близка). В Феврале Николаю Второму припомнили и Ходынку, и 9-ое января, и Цусиму… Но надо честно и ответственно признать: теперь, с вершин исторического опыта, очевидно – то, что у нас, русских, было ПЕРЕД февралём 1917 года, несомненно, лучше всего того, что было у нас потом. Пока, во всяком случае, это так.
На фото: печальный образ Февраля: Совдеп заседает в Таврическом дворце - здании Государственной думы.
Подписывайтесь на канал Руфабулы в Telegram, чтобы оперативно получать наши новости, статьи и мнения.
