Москва-Крым

Путевые заметки отдыхающего москвича

1. Поезд идет на юг

Путешествие, как известно, начинается с чемодана и вокзала. Конец августа, утро. Мы с женой садимся на Курском в поезд «Тургенев» — очень чистый плацкарт, отличное обслуживание, биотуалет, пассажиров мало. Расположились, попили чайку из стаканов в традиционных железнодорожных подстаканниках, и не успели оглянуться, как уже перемахнули Оку — средневековый рубеж Московии, за которым начиналось Дикое поле, где гулять в старину было опасно: там рыскала конная «татарва» с арканами, и можно было легко и быстро очутиться в том же Крыму — только не на солнечном пляже, а на солнечном рынке рабов. Здесь, по Оке, пролегала граница цивилизованного мира, поскольку в сравнении с Диким полем даже Московия относилась к цивилизации.

Вообще, летом поездом в Крым — в этом особая поэзия. Самолет — совсем не то: слишком быстро. Почувствовал себя даже не в детстве, а где-то в 50-х, 20-х и чуть ли не в чеховских временах. Ехал на отдых накатанным писательским маршрутом, правда, не с блокнотом, а с ноутбуком. Обо всем этом я размышлял, поглядывая в окно и неторопливо поедая принесенный мне проводником из вагона-ресторана очень недурной борщ в горшочке...

Позванивали ложечки в стаканах, быстро менялся ландшафт, переходя в лесостепь. Белгородчина. Вот и уже тополя обрели характерно южный, одухотворенно-заостренный вид. А вот и граница нашей родины. Она теперь не так уж и далеко от Оки.
Граница, кстати, вполне настоящая, не декоративная, особенно с российской стороны. Наша девушка-пограничник очень пристально смотрела в мой загранпаспорт, потом в мою физиономию, делала некие пометки в каком-то электронном приборчике (проверяла по базе данных). Шлепнула штампик. Стояли в Белгороде час. Потом домчались до Харькова, где появились пограничники с нашивками «Украiнська держава». «Держава» — так по-украински «государство». В неплохой коллекции штампиков в моем паспорте (Италия, Германия, Швейцария, Черногория, Хорватия, Израиль) появился еще один — украинский. Опять постояли примерно час. Когда тронулись, уже почти стемнело. Появились бойкие обменщики валюты и торговцы украинскими сим-картами (деньги меняли по 240 гривен за тысячу рублей; потом в Крыму удавалось менять и по 243).

Вскоре вагон погрузился в зыбкий летящий полумрак дорожного сна.
Проснулся я уже в Джанкое, чей монументальный вокзал видел в последний раз еще подростком, путешествуя на юг с родителями. Теперь Джанкой заграница, а я уже далеко не подросток (по крайней мере, наружно).

В оптимистических предрассветных сумерках подъехали к вокзалу Симферополя с его почти античной колоннадой и величавыми арками. Решил посетить вокзальный туалет за две гривны и был разочарован: туалетной бумаги нет, унитазы отсутствуют как вид (надо сидеть, простите, над очком в азиатской позе на корточках). Немедленно родился чеканный афоризм: держава, ребята, начинается с вокзальных туалетов.

Проигнорировав настырных таксистов и частников, быстро нашли троллейбус, идущий до Ялты (не ездил на нем с тех самых подростковых времен) и вполне комфортно поехали — сначала по рассветным синим улицам Симферополя. Симфи — так ласково называет его Василий Аксенов в своем романе «Остров Крым». Перед нами проплывал, конечно, далеко не Симфи — модерновый и креативный, описанный Аксеновым. Здесь, в реальности, был город, убитый совком, что видно и сегодня. Столица Крыма напомнила мне милую столицу Черногории Подгорицу, но, скажем так, в обшарпанном варианте. Эдакая депрессивная Подгорица, которой крупно не повезло.

Через горы, поросшие южными лесами, мимо места, где турецкая пуля вышибла глаз полковнику Кутузову (отмечено памятной доской и неплохим рестораном), малой троллейбусной скоростью спустились к побережью. Мир с каждой минутой становился прекраснее. Контуры и фактура гор, воздух, небо, море — все напоминало не то долины хорватской Далмации, не то любимую Черногорию. Но вот люди тут живут заметно беднее. Коробят глаз уродливые железные и серые шиферные крыши (вместо романтической коралловой черепицы), зачастую убивающие чудные пейзажные виды. И все-таки Крым прекрасен. Пасынок (в силу роковых исторических обстоятельств) Средиземноморского мира, он, несмотря ни на что, исторически принадлежит к нему (о чем говорят памятники древнеэллинского, византийского и генуэзского присутствия) и мог бы быть одной из его первых жемчужин, черноморской «Черногорией». Или Мальтой...

2. Праздник жизни

Окончательно моя смурная залесская душа растаяла в яркой Ялте, где даже скопища авто не могли заглушить своими выхлопами хвойный дух кипарисов и сосен, живо напомнив мне Дубровник. А оказавшись на знаменитой набережной Ялты, невозможно не вспомнить прогулки по знаменитой набережной в Сплите. Разумеется, после омлета, скушанного в необычном прибрежном ресторане (чуть вынесенная в море высокая открытая веранда, построенная в виде греко-римской триеры), нельзя было удержаться от первого — ритуального — купания...

В Ялте (и вообще в Крымском полуострове) есть нечто итальянистое, свойственное всему Средиземноморью, включая Израиль . Эдакая «Италия» всего в сутках езды от Курского вокзала. Этот крымский дух гениально чувствовал и передавал русский импрессионист Константин Коровин: Ялта его жарких полотен, Ялта характерных южных двориков сохранилась и живет. А уж насколько итальянист чеховско-коровинский Гурзуф, увиденный нами несколько дней спустя!

Как обухом по голове посреди всего этого праздника жизни — огромный истукан Ленина на ялтинской набережной. Темный, мрачно-пафосный, облаченный в длиннополое тяжкое пальто, он резко диссонировал с окружающим солнечным, легким, курортно-торговым миром. Но, тем не менее, высится, подобно загробной тени средь бела дня. Не знаю, как обстоят дела с памятниками Ленину в остальной Украине, но этого Ленина не выкорчевал даже антикоммунист Ющенко. Что сие — вынужденная дань умонастроениям русского большинства населения Крыма?..

На автобусной станции сели в маршрутку и, недолго покружив по живописнейшим прибрежным серпантинам, то и дело открывавшим перед нами морскую ширь, прибыли к друзьям в Кацивели, откуда видна скалистая гора Кошка — как вскоре выяснилось, столь изысканно озаренная бронзой на закате. Кацивельский берег капитально одет советским мегалитическим бетоном и ощетинился бунами, напоминающими серые миноносцы времен Цусимы. В Кацивели находится Дом творчества ученых НАН Украины, а когда-то поселок был известен своим отделением Института гидрофизики. Нынче от прежней научной деятельности остались лишь искореженные ржавые металлоконструкции среди прибрежных глыб да внушительная покосившаяся платформа в полукилометре от берега (теперь к ней причаливают только рыбаки). Но эти унылые атрибуты сталкеровской зоны не в силах омрачить восторженное упоение можжевелово-сосновым воздухом, вольным йодистым морским ветром и синими горизонтами. Устроились, бросили вещи — и к морю, на горячий бетон буны, подальше от галечного пляжа с галдящими и писающими в воду детьми. Возвращались уже в густых, бархатных потемках, среди редких желтых окон и стрельчатых кипарисов, черневших на фоне крупнозвездного вангоговского неба.

Полное (и какое-то принципиальное) отсутствие фонарей избавило нас от созерцания безобразий, открывшихся нам с восходом солнца: уродливые шиферные заборы, покосившаяся ржавая металлическая сетка, пластиковые и стеклянные бутылки, валяющиеся по обочинам, в кюветах и палисадниках. Дуновения переполненных помоек. Ужасные, раздолбанные мостовые, ходить по которым в кромешных южных потемках просто опасно. Помнится, во время первого посещения Черногории я придирчиво тыкал в попадавшийся мне на глаза мусор, но те объемы не идут ни в какое сравнение с крымскими. В Кацивели у меня возникло ощущение, что многие там (надеюсь, не все) совершенно по-советски не ценят землю, на которой живут — райскую, надо сказать, землю. Человек продает свою квартиру в стареньком двухэтажном доме за 70 тысяч долларов (или там евро) и при этом даже не может убрать жуткий хлам под собственными окнами. Какой контраст с обычным черногорским поселком Крашичи на берегу Боки Которской, где нам с женой довелось дважды пожить! Ухоженные красивые дома, усыпанные осенней листвой бесконечные каменные лестницы, спускающиеся к морю среди чудных садиков. В Крашичах даже каменные сараи выглядят благородно и значительно, как античные постройки. За всем чувствуется история, труд и культура. Я намеренно провожу именно эту, средиземноморскую, линию сравнений. Какие, однако, разные результаты при всем климатическом и этнокультурном сходстве!

Море — чистейшее, волосатые валуны, лежащие в бирюзовой глубине, кажется, рукой достанешь. Но берег — он, увы, тоже довольно засран, в том числе и в буквальном смысле (возможно, сказывается ограниченное число туалетов). Ну и конечно, кроме фекалий — каменеющих и свежих — постоянно натыкаешься на пластиковую и стеклянную тару, пакеты и т.п. Засранностью крымский берег напомнил мне родные подмосковные леса. В этом смысле Крым — край контрастов. Вот, скажем, прекрасный Алупкинский дворцовый парк, где высятся ливанские кедры, трехсотлетние сосны, двухсотлетние платаны, помнящие Пушкина — там царят чистота, порядок и ухоженность. Но сразу же за воротами парка — заваленные хламом обочины и откосы дорог. Вдоль шоссе на ЮБК творится просто ужас: впору принимать специальную государственную программу по генуборке Южного Берега. Да если бы только шоссе! Вы бы видели можжевеловую рощу в Симеизе, густо усыпанную всевозможным отхожим пластиком и пивными бутылками...

Народ в Крыму хороший, душевный, но порой не столь приветливый и воспитанный (и, увы, менее красивый внешне), чем те же черногорцы или хорваты. Зашли с друзьями во двор одной из новопостроенных гостиниц (довольно симпатичной, кстати) — оттуда было удобнее рассматривать строящуюся церковь, напомнившую мне стилистикой церкви черногорской Далмации. «Молодые люди, вы далеко?» — прозвучал довольно недружелюбный вопрос. При этом вопрошающим было очевидно, что, по крайней мере, один из пришедших — вполне обычных отдыхающих — нет так уж и молод. Мое объяснение насчет церкви несколько успокоило хозяев, но дружелюбия не прибавило. Мы предпочли поскорее уйти. Кто были эти колючие люди со столь советским стереотипом поведения? Русские? Украинцы? Татары? Я не знаю.

Кстати, о кацивельских гостиницах. Недешевый и вполне себе европейский отель «Александрия» почему-то расположен рядом с местными очистными сооружениями, навевающими отнюдь не ароматы глициний. Что побудило выбрать такое место для весьма понтовой гостиницы с бассейном? Дешевизна данного участка земли? Надежды на некую реконструкцию очистных сооружений или на их перенос? Неведомо...

3. Ставридка, шашлык, вино...

Магазинов и кафе на ЮБК много. Продукты несколько дороже, чем в Москве (сказывается специфика курортной зоны), а ресторанные цены сопоставимы с московскими. Цена такси — 120 гривен (где-то 500 рублей) за 15 минут езды. Кстати, с «общепитом» надо быть настороже. Мы с женой нарушили это золотое правило отдыха в Крыму и поплатились. На белоснежной веранде ресторана в Симеизе, так прекрасно гармонировавшей с синим морским простором (это сочетание подкупающе напомнило мне белый Квадратный Колизей на фоне римского неба), решили отведать жареной черноморской ставридки. Обслуживал нас раскованный молодой официант с серьгой в ухе — кажется, чуть навеселе (или под легким кайфом). Все было очень мило, но в результате я жестоко траванулся на сутки с температурой 38 (и тут выяснилось, что в Кацивели нет аптек и супруге пришлось ехать за снадобьями в Симеиз). Советуют посещать проверенные заведения, привязанные к более-менее постоянному контингенту посетителей, однако уже через день мы именно в таком заведении наткнулись на тухлую куриную котлету. Оставалось лишь срочно выпить водки и, как в известном еврейском анекдоте, дико смеяться. Но, разумеется, впечатления от «общепита» не сводятся к подобным стрессам. Скажем, в очаровательном заведении в Форосе нам подали прекраснейший шашлык из баранины.

Еще одна опасность: вино. Не в смысле обычных объемов курортного потребления, а в смысле качества. Скажем, в городах и поселках ЮБК можно увидеть переносные штабельки из бочонков — уличная торговля вином в «розлив». Выглядят бочонки довольно соблазнительно, однако пить из них нам категорически отсоветовали: бадяжат, как это ни дико для древнего винного края. Уже имея печальный опыт с черноморской ставридкой, я поверил на слово и розливное вино проверять не стал. Смело можно (и нужно!) пить бутылочные вина Масандры, Инкермана и Старого Крыма, купленные в магазине. В них душа края, его кровь. Цены, разумеется, намного ниже московских. Прекрасны «Бастардо», «Каберне», душистый, бархатный «Кагор»... А каков красный масандровский портвейн! Рекомендую для ветреных морских прогулок, отлично согревает — спрашивайте в барах прогулочных теплоходиков. Однако король-звездочет крымских вин — благороднейший и магически-глубокий, как библейская Песнь песней — «Черный доктор». Он бывает масандровский и старокрымский. Старокрымский более аутентичен, но я все-таки предпочитаю масандровский — на мой взгляд, он изысканнее (жена считает, что просто вкуснее). Кстати, несмотря на свое «алхимическое» название, «Черный доктор», как пишут, был создан в 30-е годы. Так что не все советское — плохо. Правда, легенда о происхождении этого волшебного вина все-таки уходит корнями в далекое прошлое, к известному когда-то крымскому врачу, магу и астрологу. Возможно, и алхимику...

Да, и сразу же очередной перепад к суровой житейской прозе: следите за сдачей в магазинах. Нам регулярно в разных местах пытались недодать 10 гривен. Прям заколдованная цифра какая-то. А 10 гривен — это примерно кружка пива! К слову, украинское пиво — хорошее, рекомендую. В пляжном кафе под зонтиком, в жарких перерывах между купаниями, ледяная граненая кружечка в мокром бисере — очень даже, очень... Сидишь себе и смотришь на синий горизонт, где ползет далекий призрачный сухогруз...

4. Немного о дворцах

Глубокое впечатление оставил летний Алупкинский дворец царского гауляйтера графа Воронцова. Прекрасный английский проект, прекрасно привязанный к прекрасной местности (подножие Ай-Петри) опять-таки англичанином. Непосредственно воплощали проект в жизнь, разумеется, местные крепостные. Англомания ничуть не мешала Воронцову быть одним из столпов крепостнической империи и дружить с Бенкендорфом. Дворец великолепен, но я не про эстетику.

Бродя по Алупкинской летней дачке, понимаешь, насколько та политическая система была, простите за банальность, далека от народа. Космически далека. Это примерно вот так: с одной стороны — господствующий класс эдаких «пришельцев-инопланетян», а с другой — совсем непохожие на них т.н. мужики, рабы-аборигены. Что могло связывать тех и других на уровне общих интересов? Что вообще между ними общего? В Воронцовском дворце я лишний раз прочувствовал, насколько фальшив и лжив государственный патриотизм, сконструированный правящей верхушкой в 1812 году. Это вполне утилитарная, прикладная идеология, объединившая... простите, объявившая господ и рабов «русскими» — в интересах, разумеется, первых с целью военной и экономической эксплуатации вторых. Патриотизм был потребен графу Воронцову затем, чтобы крепостные, построившие ему дворец, потом в случае надобности графскую собственность и обороняли, не щадя живота своего. Да, под его, графа, наихрабрейшим командованием (Воронцов — герой войны 1812 года). Но граф-то защищал понятно, что: СВОЕ. А его холопы в красивых киверах — умирали ЗА ЧТО? За что сражались, скажем, простые французские солдаты вполне понятно: за ними Кодекс Наполеона, гарантирующий равенство сословий перед законом и твердое право частной собственности (и это они несли на знаменах, создавая общую правовую основу Европы). А наши — получается, бились за свое бесправие и собственность воронцовых. Патриотизм в политических системах, подобных российской — это всегда идеология интересов правящей касты.

Вы бы видели мраморный бюст графа Воронцова. Это «высшая раса». Ледяной взгляд «сверхчеловека». Кто они вообще такие, эти «мужики»? Видны ли они в принципе с высот такого благосостояния и таких потребностей: изысканные кабинеты графа и графини, прекрасные спальни, огромная роскошная столовая с балкончиком для музыкантов? Глядя на все это, я вспоминал наших московских кабинетных любителей «традиционализма», «иерархического общества», «сословных перегородок», социальной «привинченности» и прочей консервативной пафосной херни. Данный социальный строй не просто античеловечен, он чудовищен — причем даже не столько в силу крепостнических нравов (Воронцов вовсе не был Салтычихой), а в силу чудовищной социальной дистанции, буквально бездны, разделявшей основную массу населения и тонкий слой воронцовых. Все-таки мы живем в наилучшее историческое время. В самое свободное, социально-мобильное, самое — да! — гуманное (та же тема гуманного отношения к калекам, к психически больным, к животным пробила себе дорогу именно в новейшее время). И, право же, есть некая историческая справедливость в том, что вот такие дворцы однажды превратились в здравницы для трудящихся. Правда, не все. Например, Воронцовский дворец стал элитной госдачей сталинской госбезопасности (сам Берия наведывался). И в этом есть своя логика. Раньше тут проживал государев человек — теперь государевы люди. Все вернулось на круги вечного российского феодализма...

Лишний раз оценишь подвиг декабристов (выношу за скобки «черного полковника» Пестеля с его протобольшевизмом). Они ведь имели все или почти все, что имел Воронцов, но вот «о народе подумали». О музыкантах на балкончике, шедших по разряду механических кукол для развлечения, о пушечном мясе своих блистательных батальных побед . «Господа офицеры волю крепостному народу требовали за 12-й год». То есть требовали расплатиться с народом по счетам. Примерно того же многие ждали от Сталина после 1945 года. Но российский госпатриотизм таких счетов не предусматривает в принципе. Он предполагает только жертвы — со стороны «мужиков».

Именно декабристы были у нас чуть ли не первыми аристократами в западном, европейском понимании. То есть людьми, которые, имея права, потребовали прав и для других. Так было, начиная с принятия Хартии Вольностей, в Англии, столь любимой Воронцовым: права аристократии постепенно, но неизбежно проецировались на другие сословия, меняя характер всей социально-политической системы. Все становились немного аристократами и все более — гражданами.

В этом и еще в создании утонченной культуры — историческое оправдание аристократии. Кстати, благодаря распространению вольностей, к этой культуре приобщались все более широкие социальные слои. Правда, тут не обходится без опошлений, как в случае с культом Пушкина в Советском Союзе. Но, с другой стороны, Пушкин стал легальной нишей для диссидентского «декабризма» в стиле Окуджавы («Возьмемся за руки, друзья» и т. д. ). И, кроме того, все получили возможность быть немного Пушкиными (в культурном плане), независимо от социального положения. Равно как и Буниными, Толстыми, Тургеневыми. Культура усадеб пришла в пятиэтажки. И это неплохо, ибо дает шанс кому-то из пятиэтажки.

Кстати, уцелел Воронцовский дворец чудом. В 41-м году он был по приказу Сталина заминирован и подготовлен к взрыву — как и другие крымские дворцы, включая царский Ливадийский: чтобы не достались проклятым фашистам. Однако, к счастью, что-то сорвалось и уничтожить удалось только один дворец — роскошный, бывший купеческий — в окрестностях Фороса. Название этого чудесного курортного местечка стало роковой вехой в истории советской империи. Там и поныне красуется бывшая госдача Горбачева (теперь — госдача президентов Украины; правда, Ющенко ее принципиально игнорировал). Говорят, под ее постройку сдуру вырубили тысячелетнюю можжевеловую рощу (потом пришлось укреплять берег — пошли оползни). Редкий мрамор для дачки выбрала сама Раиса Максимовна — его доставляли самолетами с Кубы. А крышу крыли трижды. Первая не понравилась супруге демократичного генсека и тогда немедленно появилась другая, из импортной черепицы по пять долларов за плитку (напомню, это происходило во времена пустых прилавков в советских магазинах). Но горбачевская крыша не устроила президента Украины Януковича. Так появилась нынешняя — ярко-красная, как подосиновик, хорошо заметная с моря. Не Воронцовский дворец, конечно...

5. В поисках крымского бренда

Крым — это, конечно, совершенно особая часть Украины. Об этом говорит и его официальный статус — Автономная республика Крым (АРК). Особость Крыма очевидна и в этнокультурном плане. В уже упомянутом аксеновском романе, в частности, описывается процесс формирования некоей новой гражданско-культурной общности — яппи, включающей в себя русскую, татарскую, украинскую и, по-моему, еврейскую составляющие. Там дело идет, возможно, и с перебором: вырабатывается даже особый славяно-татарский язык. В качестве главного бродильного элемента этого процесса у Аксенова выступает крымская молодежь, освободившаяся от стереотипов и условностей своих отцов. Мне думается, что писатель, пусть и на примере выдуманной и слегка утрированной ситуации, весьма зорко подметил нечто в самом феномене Крыма: некий позитивный потенциал возможного развития. Сейчас Крым разрывают три разных вектора: русский (пророссийский и просоветский), татарский (с креном в очевидный фанатический исламизм) и украинский. Нынешний Крым как бы завис на этих растяжках. Три идентичности разрывают Крым. Причем одна из них — агрессивно-исламистская — угрожающе усиливается. Например, много говорят о лагерях боевиков-ваххабитов в районе Ай-Петри, где, в частности, проходят подготовку моджахеды для участия в джихаде против Башара Асада . Это совсем недалеко от солнечных курортов. Силовики утверждают, что в Сирии воюет около 400 крымчан . Ваххабиты создали сеть своих организаций, ведут пропаганду и привлекают сторонников, пытаются захватывать мечети, противостоя умеренному исламу. Поступают сообщения то о забитой камнями студентке, выступившей на конкурсе красоты, то о зарезанном в песочнице русском мальчике, то о 16-летней девушке, которой отрезал голову фанатик-исламист под Бахчисараем. Что ж, Кремль получает неплохой повод говорить о стабилизирующей роли российского Черноморского флота в Крыму...

Мне кажется, выход в формировании особой крымской общности и особого крымского регионального бренда (разумеется, не направленного против Украины). В качестве вдохновляющего образа будущего мог бы послужить аксеновский «Остров Крым». Эта общность могла бы включить в себя все три названные идентичности, но без их злокачественных проявлений: русскую без москальского шовинизма и советчины, татарскую с цивилизованным неагрессивным исламом и украинскую без претензий на украинизацию. Речь идет о новом самосознании и новой, как бы обобщающей (но не поглощающей) крымской идентичности. Именно идея особого крымско-средиземноморского регионального бренда могла бы стать основой формирования крымской региональной гражданской нации. Таким образом, нейтрализуются и русский шовинизм и татарский исламизм, в равной степени угрожающие Украине как государству. Киеву необходимо понять, что крымский региональный бренд и дальнейшие отношения с Крымом на основе федерализма выгодны Украине. Это единственное здравое решение крымской проблемы — ибо для Украины Крым именно проблема. Приведу пример: в современной Карелии и русские, и собственно карелы называют себя одинаково — карелами. Есть ли в нынешнем Крыму регионалистская сила, которая работает на формирование крымской идентичности (крымцы, крымчане)? Я об этом не слышал. Полагаю, такая сила (назовем ее партия «Остров Крым») может появиться, прежде всего, в среде молодежи: русской, украинской, татарской, караимской.

Если же позитивный крымский региональный бренд не сформируется, то вполне могут возникнуть крымские бренды негативные — русско-шовинистический (антиукраинский, просоветский и промосковский) или же татарско-исламистский (антиукраинский и антироссийский). Первый означает превращение Крыма в некое подобие Белоруссии с последующим присоединением к РФ, второй — черноморский халифат, чье появление опрокинет стабильность во всем бассейне Черного моря и даст козыри для имперских притязаний Кремля. Попытка решить проблему Крыма путем его украинизации тоже, думаю, ни к чему хорошему не приведет. Философ Вадим Штепа пишет: Киевские деятели, которые пытаются подогнать эту автономию под унитарный „единоукраинский“ стандарт, добиваются ровно противоположного результата — роста у ее жителей пророссийских настроений. Хотя разумные политики действовали бы совершенно иначе — они предоставили бы этой республике максимальное самоуправление и нашли бы возможность направить туда максимальные инвестиции, чтобы поднять ее курорты и вообще экономику до европейского уровня. Чтобы не крымчане стремились в Россию, а наоборот — приезжающие в Крым отпускники из РФ завидовали тому, как могут жить русские в свободной стране. Но в Киеве, видимо, Аксенова не читали...
Вопрос, правда, еще и в том, готовы ли сами крымские русские жить в такой свободной стране.

Крым не может быть ни тотально русским, ни тотально татарским, ни тотально украинским. Выход, повторяю, в формировании особого крымского бренда и крымской гражданской общности, которые при этом, повторяю, не были бы направлены против Украины.

Если Крым — это проблема Украины, то одна из главных проблем Крыма, простите — русские. Не нервничайте, я поясню. Русские в Крыму — наиболее многочисленная этническая группа (58,5%). Русский язык преобладает. Но так было не всегда. Данное положение дел сложилось на завершающем этапе Второй мировой войны и особенно после нее. Как известно, в 1944 году сталинский режим провел массовую геноцидную депортацию крымских народов, прежде всего татар, как поголовно нелояльных к советской власти. В результате население Крыма сократилось втрое. Горные районы и ЮБК, ранее населенные в основном крымскими татарами, вообще практически обезлюдели. Экономика края, особенно сельское хозяйство, оказалась под угрозой краха. Началась срочная переброска в Крым славянских переселенцев — прежде всего русских (в основном из Центральной России), а также украинцев и белорусов. В 1950 году были приняты специальные «Планы по вселению и перемещению населения в колхозы Крымской области». Переселенцы нередко вселялись в дома депортированных (что сейчас порождает ответную ненависть со стороны татар, нередко предпринимающих самозахваты). Однако Сталин не ограничивался тотальной заменой населения — он стремился стереть саму историческую память о прежнем Крыме. В 1945-48 гг. прошла русификаторская кампания массовых переименований населенных пунктов полуострова — прежде всего тех, чьи названия имели крымско-татарское происхождение (а также немецкое, греческое, армянское). Было переименовано свыше 90% населенных пунктов. Короче, в Крыму происходило то же самое, что и в Восточной Пруссии: имперская колонизация, орудием которой — вольно и невольно — являлись, прежде всего, русские. Не случайно стилистика топонимии Крыма и Калининградской области поразительно схожа. Эта схожесть — результат имперской нивелировки в виде «русификации».

Я неспроста поставил это слово в кавычки. Идентичность крымских русских (как, впрочем, и большинства русских вообще) практически совпадает с идентичностью имперской и советской. В этом легко убедиться, просмотрев русскоязычные бумажные и электронные СМИ, существующие в Крыму. Присоединение Тавриды к Российской империи, первая и вторая оборона Севастополя, «великая победа» в «великой отечественной войне», празднование 400-летия дома Романовых — вот их основные темы и, соответственно, знаково-смысловая «разметка» самосознания крымских русских. Последние очень много говорят о сохранении своей идентичности, кичась мощью российского Черноморского флота (особенно в сравнении с украинским флотом), но надо ли сохранять ТАКУЮ, заведомо конфликтную, бесперспективную идентичность, укорененную в прошлой имперской истории? Не пора ли идти вперед, трезво оценивая необратимо изменившийся мир? Но вместо этого русские активисты в Крыму предъявляют крымским татарам заведомо невыполнимые требования — например, осудить борьбу антисоветских крымско-татарских формирований в годы Второй мировой войны. Т.е. по совковой простоте душевной хотят, чтобы крымские татары собственными руками вырвали один из важнейших корней своей идентичности. Стоит ли после этого удивляться тому, что украинские националисты, чей политический генезис тесно связан с феноменами Бандеры и Шухевича, нередко выступают вместе с представителями крымско-татарского движения?

Мне видится, что наилучшую формулу развития Крыма высказал представитель именно крымско-татарского народа. В ноябре 1917-го была провозглашена Крымская Народная Республика (КНР), просуществовавшая совсем недолго — до января 1918 года. Несмотря на это, она стала весьма важной вехой в истории Крыма. Да, у истоков создания КНР стоял Курултай крымских татар, собравшийся в Бахчисарае. Но, однако, и другие народы Крыма (украинцы, русские, греки, армяне, евреи) выразили готовность принять активное участие в этом проекте. Председателем правительства КНР стал выдающийся деятель крымско-татарского движения Номан Челебиджихан. Именно он первым публично произнес словосочетание «остров Крым» в речи на открытии Курултая. Выступая за равноправие крымских народов, он призвал составить из них красивый и изящный букет, основать на прекрасном острове Крым настоящую цивилизованную Швейцарию. Курултай думает не только о крымских татарах, но обо всех народах, на протяжении веков по-братски живущих вместе с ними. Курултай приглашает их работать вместе, и будет идти с ними рука об руку. Крымские татары будут играть в этом деле не роль руководителя, а роль зачинателя, инициатора.
Увы, вскоре проект КНР был задушен большевиками: Челебиджихана убила красная матросня, а его могилой стало Черное море. Спустя два с половиной года оно стало братской могилой и для русских белогвардейцев, уперто боровшихся за «единую неделимую»...

6. Присяга херсонесита

В Москву мы уезжали из Севастополя. Наша «крымская эпопея» завершалась простором, солнцем и ветром Херсонеса, его античными руинами и какой-то невероятной, пронзительной морской бирюзой. А еще — широкой Севастопольской бухтой, кипящей жизнью больших и маленьких судов; Приморским бульваром с его платанами; Графской пристанью, у которой высился огромный белый круизный лайнер, навеявший сладкое томление по дальним красивым странствиям. Севастополь, конечно, пронизан российским присутствием — оно и в бело-черных когортах матросов, тут и там проходящих по улицам, и в вывесках знакомых московских банков, и в афишах с именами родимой попсы. Красивый обаятельный город, наполненный русской флотской романтикой в духе морских рассказов Станюковича. Город имперский, строительным материалом для которого послужили древние камни демократического Херсонеса. Именно начало строительство Севастополя (1783) стало роковым для развалин античного полиса, который безжалостно, если не сказать — варварски использовался российскими властями в качестве каменоломни. Империя против полиса — вот о чем думал я, гуляя по жесткой, пахнущей степью траве Херсонеса и крутым холмам Севастополя. И вспоминал строку из присяги граждан Херсонеса: «Не предам города ни эллину, ни варвару, но буду охранять для народа херсонеситов». Да это же чеканное кредо регионализма: греки Херсонеса, несомненно, вполне сознававшие свою причастность к эллинской общности, тем не менее, идентифицировали себя, прежде всего, как херсонеситов, ставя на первое место интересы полиса. Грек, посягавший на эти интересы, был для них ничуть не лучше какого-нибудь варвара. Додумывал эти мысли я уже на верхней полке в вагоне поезда, мчавшего нас сквозь темную южную ночь на север, к Москве. К столице империи. И в полусне мне грезился будущий Крым, и слышалось сладкое, обещающее, новое название: Черномория...

Кацивели-Москва, август-сентябрь 2013 г.