Родина убила из того, что было

На втором месяце накаленного общественного дискурса вокруг погрома в Бирюлеве градус полемик — это как, уже фашизм в натуральную величину или еще нет? а Навальный-то слышали, что брякнул о русских маршах? ну и где, спрашивается, были глаза у евреев заодно с ментально породненными лицами, когда за него агитировали, и куда теперь им девать свои органы чувств? — стал заметно снижаться. Наконец блогосфера разродилась таким шедевром групповой психотерапии, как хороший народно-государственный национализм, который только с виду легко перепутать с нехорошим национал-социалистским патриотизмом; тут всех участников, похоже, окончательно стошнило — по Хармсу — и «театр закрылся».

В истории от него останется, пожалуй, один заголовок манифеста, который на пике страстей выложил в Сети мой старый товарищ, либерал и правозащитник: «Хрустальные сумерки». Но лишь как неслабый художественный образ; ночи же (чья 75-я годовщина, кстати, выпала аккурат перед бирюлевским убийством) как качественно новому явлению, сменяющему время сумерек, здесь явно не бывать, сколько б еще ни побили витрин. По сему поводу я готов без малейшего стеснения выражаться даже слоганами в стиле Проханова: «Русский народ — не фашистский народ!».

Да-да, разумеется, маэстро Умберто с его четырнадцатью признаками «вечного фашизма», каковой, берем на заметку, «иногда ходит в штатском». И все же, все же...

Этот народ — нечто совсем другое. Иное, не побоюсь слова, онтологически.

Сумма и разность технологий

В самом деле, какие цели, в каком объеме и составе преследовал «фашистский народ», когда устроил ту самую ночь, а следом еще миллионы вечных ночей всевозможным чужакам? Немцы, как бывало в их истории по большей части, отличились дьявольским — но, как случалось не реже, недалеким и однобоким практицизмом. Они за считанные годы до «окончательного решения вопроса» капитально обобрали германских и австрийских евреев, обратив себе в доход их имущество вплоть до жалких остатков «индивидуальной собственности» (© К. Маркс). И все дальше несли технологию модернизированного набегового хозяйства — на запад, на восток... пока не наступило возмездие.

Притом, как подчеркивает историк Гётц Али в исследовании «Народное государство Гитлера. Грабеж, расовая война и национальный социализм» (2005), все это почти до последних дней расплаты встречало горячую поддержку в широких арийских массах. Постольку, поскольку «планировалось не ради прибылей юнкеров и монополистов, но как воплощение утопической мечты для каждого немца»: любой рабочий, крестьянин, пенсионер, если он не нарушил нацистских законов, неукоснительно получал щедрые бонусы в тех или иных формах, от эффективного подавления военной инфляции и снижения налогов за счет иностранной рабсилы до вещевых и продуктовых посылок с фронта. С учетом жалованья и довольствия военнослужащих подавляющее большинство немцев жило во время войны лучше, чем до нее. Так что у вынесших в недалеком прошлом веймарскую разруху и мировой кризис ни разу не возникла идея устроить марш под лозунгом «Wir sind für die Armen, wir sind für die Deutschen».

А у нас кто в бенефициарах бесконечных распилов, захватов и переделов? Вот именно и только, что монополист Waldemar Jakuhnen, юнкер Siegfried von Michelkopf плюс еще неширокий круг допущенных. Конечно, иностранцев, инородцев и прочих «неимперских субъектов гражданского права» наши физические лица, имеющие опыт работы в бизнесе, тоже не прочь экспроприировать при случае. Но первая и самая главная жертва жлобства по-российски — возлюбленные соотчичи, те, кто в нацистской Германии носил гордое имя райхсбюргеров.

Вопрос, волновавший после Второй мировой философа Георгия Федотова: «Кто знает, какие новые формы примет русский фашизм или национализм для новой русской экспансии?» — нашел окончательное разрешение летом 2008-го. Теперь эти формы известны доподлинно: массивная керамическая отливка стандартной высотой 430 мм. Самым ценным материальным трофеем новой экспансии в Грузию оказалась партия импортных унитазов.

Разумеется, и у Красной армии на той, настоящей войне имелась своя индустрия трофеев. Но ей не суждено было достичь немецкого размаха. Половина бывшего рейха да Венгрия — все, что досталось победителям с востока. Остальные страны советского «военного присутствия» полагалось считать не оккупированными, а освобожденными, а главное, взять с них на эскалацию собственного грозного огня и блеска стали оказалось по большому счету нечего. Как и было сказано: мир-труд-май всем людям доброй воли!

Стоп: а как же разыскания Виктора Суворова? Я, грешным делом, долго не мог понять, отчего гипотеза «лжеисторика» о сталинском замысле первыми напасть на Германию бесит до истерики не одних дубоголовых соколов, но и немало вполне просвещенных людей левой ориентации. Они, правда, проявляют повальную чувствительность к материям столь туманным, как зоологическая русофобия закоренелых предателей. Но гуманистом-миролюбцем вождя уж точно не считает ни один.

Коллеги из праволиберальных сфер удивляли на свой лад, порой с готовностью подхватывая заезженный тезис, будто русскую землю враги много-много раз хотели покорить, захватить, расчленить — превратить, короче, в колонию, а нас с вами в рабов. Вот прямо ни о чем не грезили иностранные интервенты с таким неотвязным пылом, точь-в-точь персонаж Высоцкого, запавший на Нинку-наводчицу! Но в нашем-то кругу вроде не считается грехом припомнить иной раз, что русские за свою тысячелетнюю историю нападали несравненно чаще, чем защищались. Нередко — в составе коалиций, сплошь и рядом геройски сражаясь за совершенно посторонние или, в лучшем случае, маргинальные для них интересы сомнительных союзников. В подсчетах историки расходятся, но судя по всему, близок к истине был царский военный министр Куропаткин, записавший в канун двадцатого века: «За предыдущие 200 лет Россия была в состоянии войны 128 лет и имела 72 года мира... 5 лет пришлось на оборонительные войны и 123 на завоевательные».

Окончательное озарение принесла ремарка из недавней статьи Вадима Давыдова, о чувствах, с какими наши люди в 1970-е смотрели фильм «Генералы песчаных карьеров»:

Семьдесят с лишним лет советского иждивенческого одичания и четверть века постсоветского безвременья сделали свое черное дело: хомо советикус охотно отождествляет себя с «неграми, малайцами и прочим сбродом», которых злобно гнетет «мистер твистер». Ему и в ум нейдет: становясь в позу жертвы колониализма, он превращается в жертву колониализма — автоматически.

Добавим еще характерный штрих: голливудская мелодрама, ставшая культовой в СССР, у себя на родине прошла почти незамеченной. Благо там до генерального наступления мультикультурной толерантности оставался добрый десяток лет.

Последний кусок головоломки лег на положенное место.

Злой варяг в селище скачет, точит грозный меч

Не то, чтобы строители развитого социализма так обожали третьемирскую бедноту и мечтали ей уподобиться: как раз наоборот. Корни психологического феномена глубоко, не на один век уходят в досоветское прошлое.

...В ельцинском кабинете министров одно время сельским хозяйством заведовал некто по фамилии Заверюха. В историю вошел, кажется, лишь тем, что пытался пустить в оборот формулу: «Россия — великая крестьянская держава». Подоплека лозунга в таком исполнении ясна местному обывателю: раз крестьянская и великая — значит, госбюджет обязан выдать как можно больше денег на указанные цели. Только, разумеется, не самим земледельцам в руки, а «курирующим их нужды» ответственным товарищам. Но возможно, есть в нем еще какой-то смысл?

Несомненно, есть. Он почти без остатка вмещается в отдельно взятый показатель физических величин, обозначаемый как «занятость в аграрном секторе». В одном только этом Россию крестьянскую, то есть до сталинской индустриализации, и можно счесть «великой». Как перед Первой мировой войной, так и десятилетие спустя сельский труд служил основой существования для трех четвертей ее жителей; с учетом так называемого несамодеятельного населения — малых детей, глубоких стариков и нищих побирушек — выходило под 90%. Для сравнения: у тогдашних лидеров мировой цивилизации, англичан, что в 1913, что в 1923-м — восемь процентов. По большинству остальных аграрных параметров в любых корреляциях Россия смотрелась всегда либо заурядно, либо вовсе никудышно.

Если принять доводы популярного этолога Виктора Дольника, то подобное «величие» не может быть ничем иным, кроме как грандиозным генератором коллективных фрустраций:

Как широко распространены гены, нужные для земледелия?.. Среди традиционно земледельческих народов их нет у 10–15% популяции. У остальных гены представлены, но обычно в неполном наборе. В полном наборе ими обладает всего 5% населения. Поэтому, пока земледелием занимается 50–80% людей, урожаи в стране невысоки. Они увеличиваются по мере того, как менее приспособленные к этому занятию работники уходят с земли. Когда же пашня остается в руках 3–5% — страна не знает, куда девать урожай.

А какой самый главный из вековых мужицких страхов в любом углу ойкумены? Вот понаедут из-за околицы чужаки — князюшка ли с дружиною на полюдье, татарин ли злой; барон-разбойник или простые разбойники из леса — да оберут дочиста, не посчитавшись с уговором. (В хрустально-сумеречном сознании «жертв колониализма» чем дальше, тем чаще образ захватчика трансформируется в штурмовые отряды азербайджанцев в пробковых шлемах, с помидорами наперевес; за ними маячат бронированные орды таджиков во всеоружии строительной и мусороуборочной техники...)

Из тех же закоулков слишком массового, фактически безальтернативного подсознания рождены оба основополагающих мифа: об осаждаемой без продыху крепости и о Великой Отечественной. Смысл и пафос имперской экспансии простому мужику, в отличие от генерала Куропаткина, совершенно чужды. За свое постоим горой, а басурманщина, где отродясь не пахал и не вспашешь ни в жизнь, нам без надобности! Именно с реформ Александра Второго, создавших всенародную мобилизационную армию, начал стремительно тускнеть блеск русских побед: оказалось, прежние рекруты — подневольные «профи», знавшие, что никакой иной доли им, верней всего, не увидать, позже вовсе забывавшие мирное дело, с завоевательными походами справлялись куда лучше.

Антиутопия как национальная идея

Сам по себе землепашец — человек не хуже всякого другого. Увы, помимо колоссального перекоса в народонаселении, русский сельский мир был изломан и другими фатальными вывихами. Вотчинная система, породившая в итоге вместо просвещенного абсолютизма самодержавный застой. Закрепощение, из «вторичного» ставшее перманентным на пару веков. Наконец, дефицит на грани полного отсутствия нормальной частной собственности в низах: еще глубже погрязшая в безнадежной архаике крестьянская община. На нее у истоков национального самопознания молились славянофилы — тоже люди по-своему честные и добрые, лишь умом не от мира сего. В последующие полтораста лет традиционная духовная скрепа сделалась кумиром самых пошлых и подлых мракобесов. Неудивительно: в неизменности подобного режима не вырасти доброму йомену, вольному фермеру или усердному бауэру, зато успешно выживают и плодятся обозленные на целый мир холопы с ампутированным чувством собственного достоинства.

Весь каскад летальных абсцессов прорвался вполне закономерно, когда в ходе мировой войны огромное количество современного оружия впервые в истории России получил в руки неограниченный контингент крестьян, проходивших уже в третьем поколении военную подготовку по призыву.

«Великой социалистической революции», сдается, подошло бы гораздо точней определение тотальной крестьянской войны наподобие тех, что за полтысячелетия до нее бушевали в локальных размерах по всей Западной Европе. Смиренный сеятель и хранитель, главный кормилец страны в мгновение ока превратился в ее разнузданного палача. Правда, большевики сумели взять под контроль и в конце концов возглавили стихию, с которой совладать иным способом едва ли удалось бы. Благо, «высокие коммунистические идеалы» в державе, где взращенный по науке промышленный пролетариат был еще одним острым дефицитом, весьма плотно и удобно прилегли к посконным нравам богоносца.

Старинный анекдот, как часто бывает с разным мелким зубоскальством, копнул в глубину совсем не шуточный пласт бытия:

— Иван, кабы ты был царем, чего бы сделал?

— Я-то?.. Да я б спер сто рублей и не велел себя ловить!

Здесь, как на ладони, вся суть социальной жизни — сказать вернее, нежити нынешней РФ: и экономика ее, и власть, которую не совсем точно, на мой взгляд, называют коррупционной. Нескончаемый передел взаимных позиций, бонусов и статусов вместо нормального делания вещей в точности соответствует хронической перетасовке земельных долей в угодьях старой общины.

Получить условные сто рублей на законных основаниях дозволяется лишь тому, кто «не велел себя ловить», имея на то права от высшего начальства или еще каких посторонних сил. Иначе, того гляди, свои же и выдадут, и сами отымут. В сплошной жизни (© Г.Успенский; вот уж не чета совковым деревенщикам) запрещается «о себе много понимать»; даже высказаться ни о чем важном человек не смеет своими словами — только присловьями, такими же универсально-ничейными, на все случаи, как временно доверенный ему надел. Вот вам и двушечка для Пусей (кто бы здесь верил в какие-то «чуйства»), а там и семерочка для Фарбера. Тоже ведь правда народная: не может человек с такой фамилией бескорыстно заботиться о русской деревне!

Доверять ли в данном случае прокурору, каждый пусть решает сам. Но факт, что среди российских сторонников свободы и разума евреи особенно заметны, можно объяснить и так: пресловутая наследственность, «нужная для земледелия», либо у них отсутствует, либо представлена слабо, в двух-трех последних поколениях...

Победившая революция холопов под водительством профессиональных паразитов завершилась примерно через десятилетие совершенно небывалым образом. Понятно, когда банда разбойников, не поделив добычу и власть, режет друг дружке глотки; очень похожее по смыслу творилось тогда в советской правящей верхушке. А тут многомиллионный класс-гегемон, избавившись своею собственной рукой от всех ненавистных и лишних, вместо того, чтобы дальше расти и процветать на приволье — вдруг совершил коллективное самоубийство по приказу.

Возможно, дело в том, что «расти» на прежней социальной основе, как сказано, стало уже просто некуда, и людей, подобно чересчур расплодившимся леммингам, начало охватывать массовое помешательство. Агрессии в одичавшей, одинокой, как голый комель с одним-двумя оставленными прутьями, страте накопилось столько, что та не смогла затухнуть сама собой. «Сплошная жизнь» отравленного организма плавно перетекла в сплошную смерть.

На выходе этого затяжного процесса с его пиками и временными спадами имеем не просто деструктивную, а тотально деструктивную популяцию, напрочь лишенную каких бы то ни было жизнеутверждающих общих целей. Вот уж поистине — феномен, невиданный в истории. Воплощенная антиутопия с ее знаменитым вопросом: «Понятно — как, непонятно — зачем?» Правильный ответ дал сам Оруэлл: «Цель пытки — пытка».

Зачем несколько русских поколений отдавали силы, а часто и жизнь не ради того, чтоб обустроить свой дом, но чтобы когда-нибудь их страна смогла развалить чужие? Если получалось создать что-то на самом деле величественное или технически удачное, то лишь во имя той же конечной цели. Нерусские терпели до поры, скрипя зубами, а при первой возможности в большинстве разбежались кто куда. Всяк по свое, ему понятное и доступное, но как один — прочь от некрофильского застолья. Теперь россиянин массовой выделки и их клянет с каждым днем всё сильней за «предательство»...

Или, как рассказано в автобиографической книге Владимира Войновича:

Какого-то человека, побывавшего в лапах и гестапо, и НКВД, спросили, чем отличались одни от других. Он сказал, что и те и другие были звери, но немцы пытали свои жертвы, чтобы узнать правду, а наши добивались ложных показаний.

Напоследок оглянемся туда, откуда начали. Фашизм во всех разновидностях — бастард «цветущей сложности», одна из возможных девиаций полностью укомплектованного гражданского социума. Но при этом он, как проницательно заметил Гётц Али, еще и славная утопия для легковерных эгоистов, каковые, судя по всему, составляют большинство в любой из таких наций. Чрезвычайно агрессивная, но с несомненным, хоть избирательным потенциалом солидарности; с однозначно внятными образами друзей и противников. Это только в антиутопии можно на совершенно одинаковых основаниях посадить в камеру «болотников» с «бирюлевцами», да они и сами толком не разберутся меж собой, кто есть кто. Фашистская утопия одаривает всех без изъятия «хороших своих» — ее антипод, рожденный из хаоса протоплазмы, без конца отгрызает что-нибудь у подданных-жертв. Травмы, несовместимые с жизнью, как выразился бы патологоанатом.

Потому-то и «вечен» фашизм, — но по тем же самым причинам, в силу диалектического парадокса, он ни разу нигде не бывал сколько-нибудь долговечным.

Сумеречная же пора, особенно в определенных широтах, где за бурильщиками гоняются гринписовцы, а тех преследует охранка, может длиться очень долго. И когда наконец сгустится тьма, ничего «хрустального» в ней уже не различить.