Хой — жив!

У каждой «эпохи перемен» — свои певцы и поэты, запечатлевшие в своих творениях наиболее знаковые «приметы времени». Роль аэдов перестройки и «лихих девяностых» досталась, среди прочего, и позднесоветским рок-музыкантам, соединившим в своем творчестве мелодии и ритмы, напоминающие легендарные западные группы, с актуальным социальным звучанием. Одни из тех певцов эпохи нынче еще пытаются соответствовать статусу «Легенды русского рока», другие забронзовели перейдя в «охранители», третьи покинули нас в самом расцвете сил. Среди этих последних особняком стоит фигура «колхозного панка», бессменного солиста группы «Сектор Газа» Юрия Хоя. На прошедших выходных ему исполнилось бы пятьдесят лет.

Юрий Клинских, как и весь «русский рок», был плотью от плоти своего времени — последних годов уходящей в небытие тоталитарной империи. Времени несбыточных надежд и горьких разочарований, отторжения советского прошлого и жадного приятия всего, что так или иначе выглядело оппозицией протухшей коммунистической идеологии — от дореволюционной и «белогвардейской» романтики до самых разнообразных культурных влияний с Запада. Однако все это было лишь внешним обрамлением, скрывавшим иные, глубинные процессы. Из-под железной пяты советского тоталитарного монстра пробивалась наружу русская Хтонь, долгие годы дремавшая под прессом коммунистической идеологии, но все еще живая, готовая воспрянуть и взять свое.

Именно эта Хтонь и была исконной, подлинной Россией, певцом которой в те годы и стал Юрий Клинских. Столичные музыканты смотрели свысока на «провинциала», отказывая музыке «Сектора газа» в праве именоваться как роком, так и панком. Неприятие шло со всех сторон: за излишнюю «народность», «русскость», за недостаточную политизированность, за сочный русский мат, пропаганду язычества, сатанизма, алкоголизма, наркомании и сексуального распутства русского народа. Но снобизм питерских и московских рок-музыкантов не мог перебить того факта, что простой парень из провинциального по самое не могу Воронежа простым языком излагал то, о чем прочий «русский рок» предпочитал говорить, по выражению Кинчева, «без элементов ненормативной лексики и всяких жаргонных слов», зачастую в иносказательной форме. Однако именно этот стиль в наилучшей степени отражал состояние пробуждавшейся России — подлинной России. Дремучая, хтоническая, неудержимая в своей похабно-пьяной разухабистости страна говорила тогда через Хоя.

Когда все вдруг разом осознали, что в стране не просто «секс есть», а что его, прямо скажем, дохрена — причем самого разнообразного. Когда исконно-посконные стихийные духи из русской низшей мифологии — черти, русалки, упыри — вдруг обрели новое дыхание, сливаясь в сладострастных объятиях с персонажами американских фильмов ужасов из провинциальных видеосалонов. Неправы те, кто считает, будто Хой был слишком русским, чтобы быть своим в «прозападном» русском роке. Пресловутая «русскость» в исполнении Юры Хоя, столкнувшись с западной культурой, не отторгала ее — напротив, жадно поглощала, лобзаясь и сливаясь с ней в единое целое, узнавая там столь знакомые черты. Никогда не бывая в США, Юрий Хой открыл, сам возможно того и не подозревая, некое глубинное родство американской и русской бездны, созидая некий микс из «городского фольклора» и обыденной повседневности. В этом смысле Хой был даже более «прозападным», чем многие столичные музыканты, несущие в себе характерные черты именно отечественной интеллигенции. Все реальные или мнимые болезни «прогнившего Запада», о которых столь долго вещала советская пропаганда — наркомания, продажные «правоохранители», беспробудное пьянство, мракобесие и сексуальные «извращения» — вдруг ярко и выпукло проступили в нашем обществе, и это тоже нашло свое отражение в песнях «Сектора Газа».

Те, кто упрекает Хоя за недостаточную «политизированность» тоже неправы — элемент социальной сатиры в его творчества вполне наличествовал, причем своим острием эта сатира была направлена именно против уходящей Советской власти. Это был удар по самым основам советской морали, опостылевшей всем хуже горькой редьки. Исчезла непогрешимость «самого справедливого общества в мире», пафос создания «нового человека» в «новой исторической общности» вдруг улетучился, а на его место пришел российский мужик, которому «наплевать на колхоз, тьфу и на завод», да и вообще на всю ушедшую страну. Крушение СССР представлялось не заговором «жидомасонов - христопродавцев» и не «величайшей геополитической катастрофой» столетия, а как закономерный итог всей советской государственности: «Нашу Русь пропили коммунисты на корню». В песнях «Сектора Газа» хватало довольно злой сатиры на ура-патриотизм — как бытовой, так и официозный. Те, кто радостно подхватывает «советские ракеты всех буржуев в пыль сотрууут!», не часто вникают в общий контекст песни «Патриот»:

Широка страна моя родная, и много в ней всего.
И кто сказал что в магазинах нету ничего?
Раскрой глаза и глянь — на полках мягкий, свежий хлеб!
И минеральная вода, ты что совсем ослеп? !

Или вот эти строки, ставшие классической насмешкой над всеми критиками «общества потребления». Вся суть пропаганды дугиных, лимоновых, прохановых умещается в эти короткие строчки:

Ну что хорошего у них, один лишь стыд и срам:
Магнитофоны, видаки, зачем нужны они нам?
Мы под гармошку попоем про наш любимый край,
Где честному рабочему не жизнь, а просто рай.

Впрочем, еще жестче выразился Юрий Хой в песне «Опарыш»:

Здесь букашки всех мастей, всех национальностей:
Блохи вши и червяки — соотечественники.
Эй, вы братья червяки! Приходите жить в толчки
Жить вам в яблоке тесно — так что лезьте к нам в говно!
Смесь из грязи говна — это родина моя!

Раз с братишкой нас рыбак на крючок воткнул, мудак,
И закинул в водоем, что ж с достоинством умрем.
Мне не жаль своей души, знали-б лишь опарыши,
Что я умер, как герой и навоз не предал свой!

С одной стороны — не подкопаешься, а с другой стороны — более чем прозрачные аналогии (причем не только с советским временем). И пишет это не столичный «мажор», не гнилой интеллигент, «потерявший связь с народом»: это пел простой воронежский парень, честно отслуживший в Советской Армии, а потом еще в советской же милиции, зная не понаслышке самые что ни на есть будни советских низов. По-моему, никто еще не упрекал Хоя в «русофобии» — автора песен, и по сей день любимых и слушаемых миллионами: «Туман», «Демобилизация», «Пора домой». Хой не любил государство, но любил страну и она отвечала ему взаимностью. Та самая исконная, хтоническая Россия, голосом которой был Хой, прекрасно видела, что ее подлинный враг не «америкосы», «жиды» или «чурки», а «родное» государство, более семидесяти лет пытавшееся кастрировать, изуродовать, убить, наконец, все живое в стране, — чтобы с треском проиграть в итоге. Глашатаем этого разгрома совеччины и пробуждения подлинной России и был Хой.

Сейчас, когда история в очередной раз повторяется «в виде фарса», советское прошлое всячески романтизируется, а развал СССР подается чуть ли не как величайшая трагедия в русской истории — все чаще начинают обливают грязью певцов «времени перемен». Вспоминается утверждение депутата от «Единой России» Евгения Федорова о том, что песню «Мы ждем перемен» Цою писало ЦРУ. Если можно про Цоя, то почему нельзя про Хоя — завтра какой-нибудь Федоров или Милонов объявит, что песню «Патриот» для «Сектора Газа» написал «Моссад», обозначивший свое присутствие в простом русском городе Воронеже столь знаковым для Израиля именованием. Кстати, хотя в самом Воронеже помнят своего именитого земляка, местное чиновничество и «культурный бомонд» встретили идею возведения памятника Хою без всякого энтузиазма.

Мне кажется, этот объект нельзя ставить в Воронеже. Мы же организуем там место сбора неблагополучного контингента. Я специально прослушал несколько песен из репертуара этого музыканта, но ни одна не произвела на меня впечатления. Это не искусство! Вот поставят ему памятник, а как мне потом своим внукам объяснить, кто такой этот Хой? Пой, внученька, его песни, — возмутился на заседании «комиссии по культурному наследию» Воронежа журналист Эдуард Ефремов и добавил ругательное слово.

«Комиссия по культурному наследию» — именно так казенно-бюрократически и должно именоваться сборище чиновной серости и совкового старичья, решающих за граждан, какие песни им слушать, кому и за что ставить памятники (за свои средства, что характерно). Главное до чего же знакомо — как раз символ возвращения того прошлого, против которого был направлен весь сатирический запал песен Хоя. Также как и Цой, Хой опасен для власть предержащих даже и мертвый — сначала его попробуют забыть, а если не получится — станут всячески клеймить. Впрочем, не исключен и другой вариант — когда современные «опарыши», как им и положено, питающиеся мертвечиной, станут превозносить лидера «Сектора Газа», «простого русского парня», «настоящего патриота», забыв о том, что Хой любил страну и людей, но всячески высмеивал государство.

Хой — порождение той же эпохи, что и Ельцин — при всей неравнозначности этих фигур. Пьющий, мужиковатый, сатирообразный «царь Борис» мог стать отличным персонажем песен «Сектора Газа». Хой умер вскоре после ухода Ельцина, оставив свой последний альбом под знаковым опять-таки названием «Восставший из ада». Девяностые закончились, а вместе с ними уходили и наиболее характерные их представители — кто из власти, кто из жизни. Однако породившая их Русская Хтонь, пусть и загнанная временно в очередное подполье, все еще жива. А значит — придет еще время, когда на «Вальпургиеву ночь» восстанут воспетые Хоем упыри, «зловещие мертвецы», черти, колхозные панки, скотники-извращенцы, блядовитые снегурочки и пьяные деды морозы, чтобы утробным, замогильным, звериным, похотливым, жутким голосом прореветь: «Хой жив»!