Хватит болтать о мире
Немецкое нытьё «Больше никаких войн!» раздражает
Януш Райтер был первым послом Польши в Германии после воссоединения. Высокопоставленный дипломат в своём интервью ведущему политическому обозревателю «Die Welt» Алану Познеру совершенно недипломатично высказывает неудобную правду о Европе вообще и Германии в частности.
* * *
Януш Райтер в своём номере берлинского «Хилтона» выглядит именно так, как должен выглядеть дипломат. Он аристократичен и прост, даже скромен. Между тем, за плечами у 62-летнего поляка захватывающе головокружительная карьера. Будучи журналистом, он активно участвовал в оппозиционном движении Польши в эпоху коммунистической диктатуры. После падения коммунизма Райтер стал дипломатом, был первым послом свободной Польши сначала в Германии, затем в США. Он разговаривает негромко, даже мягко, но отточенный немецкий блестящего германиста, словно скальпель опытного хирурга, безжалостно вскрывает нарывы застарелых политических ран.
— Г-н Райтер, вы были первым послом Польши в Германии после воссоединения.
— Формально даже несколько раньше. Я вручал свои верительные грамоты ещё в Западной Германии.
— Какой вы увидели сегодняшнюю Германию — в сравнении с прошлым?
— Многие задаются вопросом: вписывается ли обновлённая, единая Германия в Европу? Старая, «маленькая» федеративная республика вписывалась идеально, ментально и географически она была абсолютно вестернизирована. Теперь Германия выросла, получив «в нагрузку» восточную часть со всеми её специфическими особенностями, включая идеологические. Но всё-таки немецкий восток сохранял глубокие корневые связи с Западом, и потому для своих новых партнёров он оставался достаточно надёжным, предсказуемым. С востоком Европы дело обстоит несколько сложнее. Сегодня у нас в Европе два, а то и целых три кризиса одновременно. Первый, часто называемый «кризисом евровалюты», на самом деле является политическим кризисом, затрагивающим фундаментальные вопросы существования Европейского Союза. Второй кризис возник на востоке ЕС, где мы столкнулись с манифестацией принципов, казалось, давно и прочно забытого прошлого — политикой грубого военного вмешательства, силовой перекройки существующих границ, закреплённых многочисленными соглашениями. Третий кризис — это проблемы Южной Европы. Первые два — прямой вызов и угроза существованию Евросоюза, и во всех трёх Германия обречена играть главную роль. Вопрос сегодня не в том, не слишком ли сильна Германия, а в том, как она использует свою силу. Большинство немцев при этом предпочитают отсиживаться на «скамейке запасных» и максимум, на что они готовы — это видеть Германию в роли посредника. Это невозможно. Чем больше мощь, тем больше ответственность.
— Министр иностранных дел Польши Радослав Сикорский три года назад подразумевал именно это, говоря о том, что опасается немецкого могущества куда меньше, чем немецкой политической бездеятельности.
— Верно. И сегодня многие немецкие политики заговорили о большей ответственности. Общественность, между тем, сохраняет скептицизм по отношению к такой постановке вопроса. Общественность боится риска. Я вспоминаю разговор с одним немецким политиком, заявившим, что поддерживает расширение Евросоюза, поскольку восточные страны ЕС станут естественным щитом Германии, и необходимость отвечать на «вызовы с Востока» будет сведена для немцев к минимуму. Это идеальная формула немецкой внешней политики, но она больше не работает.
— И почему же?
— Потому, что действительность каждый день ставит всех нас перед необходимостью принимать решения. Мы не в состоянии от неё отгородиться. Она давит на нас со всех сторон — с востока, с юга, — отовсюду. И кто, кроме самой Германии, в состоянии «заботиться» о ней? Многие ведущие европейские игроки сегодня ослабели: Франция, Италия, Испания. Настройка традиционной европейской системы сдержек и противовесов нарушена. Но обвинять в этом Германию нельзя.
— Можно обвинить в этом единую европейскую валюту.
— Без единой валюты было бы куда больше взаимного недоверия, отнюдь не меньше. Германия успешна экономически и может с полным правом гордиться этим. Польше, кстати, немецкие успехи необычайно выгодны. Но я иногда задаюсь вопросом: кому сегодня импонируют немцы? Немцы полны самоуважения — и это отлично. Только уважая самих себя, относясь к самим себе с симпатией, можно рассчитывать на уважение и симпатию к себе со стороны. Прежде Великобритания чрезвычайно сильно влияла на Германию. Эти времена позади. Французское влияние также снижается. Италия своё влияние утратила давно. Остаётся Америка, единственная страна Западного мира, являющаяся не только желательным, но и необходимым внешнеполитическим союзником. Но многие в Германии жаждут не столько сотрудничества с Америкой, сколько «освобождения» от Америки. Антиамериканизм в общественных настроениях меня лично попросту пугает. Неужели люди в самом деле не понимают, почему — и до какой степени — мы нуждаемся в США? Вопрос не только в военной силе, не только об обороне речь. Существует опасность, что во внешней политике возобладают пресловутые «национальные интересы» в их первозданном, эгоистическом виде, и прежде всего такая опасность грозит политике в вопросах обороны. Можем ли мы быть уверены, что справимся с этой проблемой в одиночку? Нам следует быть более осмотрительными. Сейчас у вас много спорят о том, как может выглядеть трансатлантическая зона свободной торговли. Тональность критики этого эпохального проекта иногда внушает серьёзную тревогу. Откройте какую-нибудь влиятельную немецкую газету, и вы непременно наткнётесь на статью, где утверждается, что в результате заключения трансатлантического пакта под угрозу будет поставлена самостоятельность страны. Это совершенно искажённая, идеологически надуманная картина мира.
— Получается, что политики, опасающиеся немецких возможностей и стоящих перед Германией вызовов, по-своему правы.
— Ни в коем случае. Разумеется, в новых политических и, в частности, внешнеполитических вызовах легко усмотреть прежние ложные дилеммы, и есть опасность впасть в былые соблазны, числившиеся приоритетными в эпоху Холодной войны и до последнего времени считавшиеся преодолёнными. Иными словами, у нас снова появилась свобода совершать глупости — как старые, так и новые. Чтобы этого избежать, нужно учить историю, и не на уровне лозунгов. Как нам разобраться с проблемой взаимоотношений России и Европы без глубокого знания и понимания истории? Во тут и возникает опасность наступить на прежние грабли.
— Что вы понимаете под «лозунги вместо исторических знаний»? приведите, пожалуйста, какой-нибудь пример.
— Ну, возможно, вам покажется, будто я упрощаю, но, когда я слышу лозунг «Больше никаких войн!», или разговоры об «опасности милитаризации политики», я испытываю раздражение. После серии публикаций о проблемах вооружённых сил Германии в Польше поднялся вал обеспокоенных статей и комментариев. Получается, что поляки — подумать только, поляки! — призывают немцев к «милитаризации»? Понятно, что политическим решениям должен отдаваться безусловный приоритет, но политические методы имеют свои границы. Например, возникновение и действия «Исламского государства» именно об этом и свидетельствуют.
— А что подразумевается под «старыми глупостями»?
— Особенно в кризисные моменты появляется опасность оказаться в ловушке былых представлений о сверхценности национальных интересов. Общеевропейская солидарность исторически молода, и неизбежно вступает в противоречие с прежними клише и национальными рефлексами. Нам следует внимательно отнестись к решению этой задачи. Это относится ко всем странам Европы. Германия — в силу своей истории и географии — сталкивается с особенно придирчивыми требованиями и мощными вызовами.
— Вы имеете в виду склонность Германии торговаться с Россией поверх голов украинцев, поскольку многие до сих пор не считают Украину настоящим государством?
— Украина — непростая страна, но Украина нужна нам. Успех Украины отвечает нашим важнейшим, основополагающим интересам. Когда я слышу — и слышу, увы, нередко, — что Украина — недогосударство, у меня возникает аллергическая реакция. История свидетельствует, что в Германии после Первой мировой большинство политиков, экономистов, интеллектуалов высокомерно отзывались о польской элите, считая её неспособной к государственному строительству. Сегодня такая точка зрения покажется большинству немцев безумной, но так было.
— И что из этого следует?
— Во-первых, то, что мнения и стереотипы подвержены изменениям. Во-вторых и в-главных — то, что мы, Европа, свои интересы только тогда можем воплощать в жизнь, когда мы способны защищать наши ценности. И наши ценности, и наши интересы подвергаются серьёзнейшей опасности прежде всего в ходе кризиса на востоке. Обе наших страны, Польша и Германия, от европейского объединения выиграли больше всех, и если единая Европа потерпит крах, то наши страны больше всех и пострадают. Мы должны вместе, плечом к плечу, не только рассуждать, но и действовать. Честно говоря, я не понимаю, почему ни Германия, ни Франция не присоединились к усилиям Польши в разрешении нынешнего восточного кризиса. Так называемый «Веймарский треугольник» — естественный и наиболее логичный с политической точки зрения формат, в котором европейцы могут согласовывать и применять свою политику на востоке. Надеюсь, действия в этом формате в ближайшее время возобновятся.
— Новое польское правительство во главе с Эвой Копач заявило, что в отношениях с Украиной будет придерживаться «прагматической» линии. Здесь, в Германии, многих это заявление выбило из колеи, другие укрепились во мнении, что противостояние России бесперспективно, и теперь это поняли даже поляки. Хотела ли г-жа Копач тем самым намекнуть, что политика её предшественника, Дональда Туска, была недостаточно прагматичной? Как понимать её позицию?
— Извините, я не могу выражать точку зрения правительства. Но могу сказать — Польша никоим образом не заинтересована в конфликте с Россией. В этом конфликте Польша страдает экономически и политически больше, чем все остальные западноевропейцы. Рассуждения о русофобии поляков и русофилии немцев — думаю, на эту чепуху не следует обращать внимания. Варшава в состоянии строить свою восточную политику лишь с учётом интересов других стран, прежде всего — интересов Германии. Можно быть правым в одиночку, но в одиночку ничего нельзя добиться. Мы часто с гордостью говорим о том, что польско-германские отношения сегодня хороши, как никогда прежде. И это так. Но отношения можно лишь тогда назвать действительно хорошими, когда они позволяют вместе решать возникающие проблемы к обоюдной выгоде. И сейчас у нас есть для такого развития превосходная возможность.
От переводчика
Долгие годы западный политический бомонд не хотел ничего слышать о московском империализме. Неважно, от кого и с какой степенью достоверности об этом говорилось, всё равно, из какой части политического спектра доносились голоса, — были это политики и общественные деятели Восточной Европы, представители эмиграции, западные интеллектуалы, наконец, сами кремлёвские клептократы. От всех признаков разбухания московского шовинизма и реваншистского угара попросту отмахивались, объявляя одних — параноиками, других — жертвами стереотипов Холодной войны, третьих — популистами, пытающимися получить пару лишних голосов на очередных выборах.
На деле всё оказалось куда печальнее: шайка кремлёвских безумцев, ополоумев от шальных миллиардов, льющихся на них с другой стороны нефтегазовой задвижки, решила ввязаться в войну со всем цивилизованным миром. Сборище беспрецедентно меркантильных советских троглодитов, впавших в неистовство от того, что их не берут в игру на равных, они принялись переворачивать доски и ходить конём по голове. Шпана из евразийской подворотни, байстрюки, послед сталинских лакеев, невежды и веруны, оседлавшие трубу, возомнили себя непобедимым орудием судьбы, призванными переделить неправедно поделенный мир.
Пьяные от крови и опасные, как энцефалитные клещи, одурманенные смехотворными «пророчествами» о якобы неотвратимо наступающем «величии», ожидающем их вот-вот, прямо там, за поворотом, неуклонно ведут они страну и народ к пропасти, выбраться из которой будет ох как непросто — если вообще возможно.
В своё время вынужденные вступить в открытое противостояние с гитлеровцами, лидеры западного мира отбросили миротворческую мифологию, проявили похвальное благоразумие и хладнокровие, отказавшись вступать в переговоры с нацистами, вынудив последних капитулировать — ценой неимоверных жертв с обеих сторон. Хотелось бы надеяться, что очнутся и те, в чьих руках сегодня находятся ключи от московских кащеевых сундуков. Очнутся раньше, чем счёт трупов пойдёт на миллионы — и поступят, как должно, чтобы не случилось того, чего допустить ни в коем случае нельзя.
