Понять — не всегда простить. Простить — не всегда принять
Почему же имперо-сталинисты не терпят даже первого слова?
Борец с советской властью генерал Петр Николаевич Краснов издал в эмиграции роман о разных судьбах русского офицерства в годы революции. Он назвал его «Понять — простить». И название, и содержание романа должно было показать белоэмигрантам всю трагичность того положения, в котором оказались русские офицеры после прихода большевиков к власти. Многие из них были вынуждены служить большевикам, вопреки своим убеждениям, под постоянной угрозой не только своего личного расстрела, но и опасаясь за честь и жизнь членов семьи, особенно женщин.
Краснов рисует разные типажи. Есть там и приспособленцы-«военспецы». Есть и такие дочери генералов, что их поведение с комиссарами кажется их отцам позорнее всякого расстрела. Есть и такие офицеры-белоэмигранты, одно сопоставление с которыми вызывает симпатию к иному «подсоветскому» офицеру. Словом, совершенно разные судьбы. Но их всех объединяет одно отношение автора.
В том сумасшествии, в котором оказалась Россия после 1917 года, очень трудно было не потерять моральную путеводную нить. И осуждать кого-то вправе лишь тот, кто сам прошёл через все муки ада гражданской войны. Кто не прошел — пусть постарается понять всё то, о чём старательно повествовал автор.
Понять — простить... Ясно, что для Краснова здесь главное — второе слово. Роман имел политический подтекст: он призывал белое офицерство в грядущем освободительном походе против Совдепии (имперо-сталинисты скажут: «в иностранной интервенции против советской России») проявить милосердие к красным офицерам из бывшей РИА, чтобы легче привлечь их на свою сторону. А неотъемлемым условием прощения является понимание.
Простить — не всегда означает принять. Да, белогвардеец больше не стремится к возмездию тем русским офицерам, что служили большевикам. Но он знает, что правилен был только его путь. Это не признание правильности сразу нескольких путей. Правда всегда одна. Но прошлая неправда отныне прощена. Таков был смысл литературного месседжа Краснова.
Многие из нас напрямую связывают деспотические стороны российской государственности советского и московского периодов. Это только отчасти верно. Давайте вспомним окончание Смутного времени. В Смутное время, при наличии множества претендентов на трон, было очень трудно придерживаться той «генеральной» линии, которая в итоге победила. Все это понимали. Ведь те, кто поддерживали поляков, засевших в Москве, присягали Владиславу как законному царю московскому. Поэтому репрессий в отношении «предателей», после взятия Москвы войском Трубецкого и Пожарского, не было.
Оговорюсь, конечно, что речь идёт только о высших классах общества: боярах, дворянах и высшем духовенстве. Какого-то дьяка, слишком усердно служившего полякам, казнили — на то он и дьяк. Про персонажей из низших сословий летописи и не вспоминают. Но те боярские фамилии, которые активно содействовали полякам (например, Салтыковы), не только не потерпели в своей «родовой чести». Они остались на тех же местах в боярской думе, на которые их возвело «отечество», то есть относительное старшинство перед другими фамилиями («местничество»).
Несправедливость? По каким-то нынешним понятиям — да. Но главной целью правительства, создавшегося в Москве в 1613 году, было по возможности восстановить старый порядок, предшествовавший Смуте, а не придумывать новый. Избрание нового царя «всей землёй» (на самом деле, только отдельными областями, но не об этом сейчас речь) сопровождалось полной политической амнистией за прежние преступления. Борьба после этого велась только с теми, кто не признал легитимность новой власти (таких было едва не пол-России, но опять же не об этом речь сейчас).
В том, что честь целой фамилии не должна страдать из-за государственного преступления одного её сочлена, содержалось понятие, характерное и для Московского царства, и для Российской империи петербургского периода, но абсолютно напрочь отброшенное в сталинской квази-империи. Может быть, этот культурный штрих даст нам многое к распознанию следующего феномена, о котором я хочу рассказать.
Это — откровенное нежелание нынешних имперо-сталинистов понимать мотивы тех белоэмигрантов, кто во время Второй мировой войны открыто встал на сторону Германии в войне против Советского Союза. Действительно, если СССР был для этих белоэмигрантов враждебной силой, захватившей их Россию, то почему нельзя воспользоваться внешней силой (особенно когда её намерения ещё не вполне ясны) для сокрушения наибольшего из зол, чтобы России потом было легче освободиться совсем? Но тогда имперо-сталинисты заводят старую песню о том, что когда Россия называлась СССР, то в реальности ничего это не меняло, а те, кто этого не понял и пошёл служить Гитлеру — те, ясное дело, предатели.
Не станем разбирать сейчас всех их аргументов. В их теории многое может выглядеть убедительно. Но давайте возьмём примеры из истории. Не оправдывая данное конкретное поведение тех русских, кто во время Второй мировой войны считал победу Гитлера над СССР меньшим злом, чем победу Сталина над половиной Европы, посмотрим, есть ли вообще основания отвергать патриотизм у тех, кто считает, что его Родина порабощена злой внутренней силой, и связывает её освобождение с внешней силой.
Таких примеров много. Самый хрестоматийный, у всех на виду — поведение многих французских дворян, шедших вместе с иностранными войсками отомстить восставшей парижской черни. Можно по-разному оценивать и называть мотивы тех или иных личностей из когорты эмигрантов-роялистов, но невозможно отрицать того, что у них было своё понимание родной Франции. Они имели право на это понимание, и боролись с оружием в руках именно за эту свою Францию, а не за те европейские державы, в армиях которых волею судеб временно очутились.
Кстати, большинство этих эмигрантов, когда утихли классовые страсти, благополучно воспользовались амнистией Наполеона, вернулись во Францию и проявили себя верными и преданными слугами Отечества, в том числе в армии того же Наполеона. Наиболее непримиримые не воспользовались амнистией и вернулись только с Бурбонами в 1814-1815 гг. Многие из них (и их потомки, родившиеся уже в эмиграции) заняли государственные и военные посты. Но разве они не служили на них верою и правдою именно Франции? Кстати, революционных и наполеоновских выдвиженцев из третьего сословия (за исключением тех, кто активно помог Наполеону во время «ста дней») репрессировать не стали, а интегрировали в смешанный правящий национальный класс. Снова национальное единство — подлинное национальное единство — оказалось выше общих рассуждений на тему «позиции большинства» и «чувства отторжения внешней силы», которыми у нас имперо-сталинисты оправдывают желание делить свой народ на «своих» и «предателей».
Истинная подоплека такого постоянного поиска «национал-предателей» видна в постоянно повторяющихся мантрах имперо-сталинистов на тему «Россия — мощное государство, большое пространство, любая интервенция только сеет здесь хаос». Поэтому, мол, надеяться на внешнюю помощь в борьбе с врагами нации есть уже само по себе предательство нации.
Ну, а допустимо ли использовать внешнюю помощь для освобождения страны от другого внешнего врага? Думаю, что имперо-сталинисты не отрицали бы этого. А почему невозможна такая ситуация, когда внутренний поработитель Родины хуже того, кто извне (пусть и для своих целей) стремится этого поработителя свергнуть? Неужели тогда нужно стоять в стороне и ничего не делать? Вот тут снова начинается знакомая демагогия, основанная, прежде всего, на том, что к России, с её «особым большим пространством и мощью», это практически никак не может относиться... Ну понятно, поэтому у них, в истории, и Орда для Руси была лучше Литвы...
Но, главное, вот она, какова на самом деле их «высшая ценность» — мощное государство, большое пространство. Народа в их системе просто нет. Он — склад стройматериала для имперского билдинга. Бой кирпичей — простые отходы производства.
Поэтому ясно, что имперо-сталинисты, как бы ни оппонировали действующей власти, как бы ни бравировали иногда мечтой о «федерации самоуправляющихся общин», идеями в духе Кропоткина и даже Махно, всегда проявят себя, прежде всего, поклонниками тоталитарного государства. Это поклонение неожиданно выпрет из них наружу там, где они этого даже и не заметят...
Вспоминается ещё одно рассуждение из романа Краснова. Во все времена, утверждал он, в русском народе сосуществовали и сталкивались две тенденции... Здесь я переложу описываемый им психологический конфликт на иной уровень.
Одна часть русских исходила из того, что люди от природы в массе несовершенны и именно этим всегда чем-то непохожи на тебя, и это сознание пробуждало в ней благородный образ мыслей и побуждало к благородным поступкам. Другая всегда несла в себе чувство собственной исключительности и подозрительность к тем, кто отличается от тебя. Эта другая часть почему-то особенно настойчиво отождествляла себя с «русским народом», но не доверяя именно реальном народу, неизменно полагалась на силу в лице временщиков — Скуратова, Бирона, Потемкина, Распутина, большевиков, Сталина, видя в них «мощь и силу государства», «воплощение духа и воли народа» и т.п.. Как кажется, сейчас этот конфликт между стремлением к обретению личного человеческого достоинства и «народно-государственным культом» обострился остро, как никогда прежде в нашей истории...
Историческая справка: генерал-майор РИА Петр Николаевич Краснов (1869 — 1947) в Гражданскую войну был одно время выборным Донским атаманом. В годы Второй мировой войны сотрудничал с Третьим рейхом. В 1942-1943 гг. пытался создать на Дону нечто вроде антисоветской казачьей освободительной армии. В 1945 году был выдан англичанами, вместе с другими белоказачьими беженцами, советским властям. В 1947 году повешен в СССР с формулировкой за «измену Родине», несмотря на то, что гражданства РСФСР/СССР не имел никогда и советскому государству присяги на верность не приносил.
