Заметки о перспективах России
Российское общество сверху донизу поражено футорофобией — безотчётной боязнью будущего. Дело не только в том, что официальная идеология или, точнее, пропаганда не способна предложить никакой позитивной стратегии развития и образа будущего, а обыватель всеми силами своей инфантильной души тщится усидеть в вечно длящемся настоящем, вернее, в «жирных» и «стабильных» нулевых. Авось, пронесёт, авось как-нибудь наладится. Обыватель тем и отличается от человека рефлексирующего, что способен отмечать в окружающей жизни лишь количественные изменения, которые ему почему-то представляются обратимыми. Качественные же изменения для обывателя непостижимы и непредсказуемы. Не то, чтобы он вовсе их отрицал, нет. Он лишь уверен в том, что они происходят «где-то там», вдалеке от его жизненного мира, в каком-то ином измерении. В последние годы российские власти на славу постарались, чтобы сблизить измерения большого социального мира и жизненного мира обычного человека. Сближение это породило в общественной атмосфере нарастающее чувство тревоги. В воздухе будто разлито ощущение скорого краха, обвала, катастрофы. Иссякают последние психологические резервы терпения и благодушия. Всё чаще вспоминают, что подобного масштаба кризис имел место в России сто лет назад.
Проблема кризиса, однако, более глубокая, и связана с включённостью современной России в два уровня кризиса: глобальный и локальный. Кризис глобальный, так или иначе, охватывает всё человечество, и вызван завершением большого исторического витка, финальный этап которого был отмечен 500-летним доминированием западной цивилизации. В орбиту глобального кризиса в разных качествах и позициях вовлечены все цивилизации-участники культурно-исторического процесса в большом историческом времени, в том числе и Россия. И хотя рассмотрение России вне мировых процессов является часто допускаемой ошибкой, глобальный уровень оставим в стороне; он требует отдельного и специального разговора.
Локальный же уровень кризиса порождается внутренними причинами, проистекающими из собственно российского культурно-исторического опыта. Анализ обстоятельств этого кризиса, равно как и трезвый взгляд на исторические перспективы требует интеллектуального мужества. Необходимо ясно ответить себе на вопрос: хотим ли мы пребывать в комфортных и успокаивающих мифах или всё же готовы смотреть правде в глаза и принимать факты, сколь бы нелицеприятны они ни были? О чём здесь идёт речь? Не имея возможности приводить должные обоснования, попробую набросать их в предельно сжатой тезисной форме. Не стану также останавливаться на краткосрочных политических конъюнктурах, событиях, персоналиях: они, говоря словами Ф. Броделя, не более чем пена на волне истории.
Кризис, вызванный внутрироссийскими причинами — это не кризис роста, а кризис конца. Русские как имперский этнос уходят с исторической арены и вместе с ними уходит и та культурно-цивилизационная и государственная модель, которая формировалась, по меньшей мере, с 14 в. и на основании которой сложилось то, что называют русской системой, русской матрицей и т.п. терминами. Осознавая это тревожное обстоятельство, следует избавиться от наивной иллюзии, что жизнь общества можно в любой момент начать с чистого листа, стоит лишь поменять условия. Наблюдения за тем, как попытки поменять условия и свернуть с имперской колеи неизменно проваливаются, должны, в конце концов, привести к адекватным выводам. Не нравится слово ментальность — не произносите его, но суть от этого не изменится.
Империя — в точном и узком понимании — это не просто страна, осуществляющая успешную захватническую политику. Подлинная империя — это всегда глобальный идеократический проект мироустройства. Здесь Россия выступает наследницей не только СССР и Российской Империи, но и Византии, Османов, Арабского халифата, императорского Рима и ряда других менее полноценных, заметных и долговечных имперских проектов (империи колониальные в эту группу не входят, они — другое). Из опыта истории нетрудно заключить, что все имперские (идеократические) проекты, независимо от привходящих исторических обстоятельств, проходят сходные фазы жизненного цикла:
— период импринтинга, когда формирующийся этнос обретает культурную идентичность на основе освоения той или иной идеократической доктрины,
— период «пассионарного взрыва» (по Гумилёву), отмеченный бурным демографическим ростом, политической, военной и территориальной экспансией, максимальными возможностями внутреннего усложнения и широким развитием социальных специализаций,
— достигая на этом пути некой наивысшей точки, империя останавливается. Обычно это бывает отмечено первым крупным или знаковым военным поражением. Далее империя начинает глобально отступать: временные тактические успехи этой тенденции не отменяют. Военные же поражения происходят не случайно, а оттого, что империя исчерпывает свои возможности ассимиляции инокультурного (иноэтнического) материала. Проще говоря, пожирающая всё вокруг себя амёба перестает расти, ибо не может бесконечно растягиваться,
— период отступления, при всех кратковременных попятных движениях, неизменно завершается коллапсом и гибелью.
Геополитический формат империи схлопывается, имперский этнос либо полностью вымирает, либо растворяется в волнах «пришлых» людей, утрачивая экзистенциальное единство и имперскую идентичность. Она утрачивается в последнюю очередь, когда всё остальное уже утрачено. Описанный алгоритм повторялся в истории неоднократно, и именно его завершающую фазу мы сейчас и наблюдаем в России. Русские как имперский этнос переживает ускоренную депопуляцию, которая, помимо исчерпания имперского проекта как такового, стимулируется ещё одним специфическим обстоятельством. В биполярной российской картине мира полюсу райского идеала, в который должен мгновенно преобразиться презренный дольний мир, противостоит полюс мироотречения: презрения и ненависти к миру, человечеству и самим себе. После того, как последняя идеократическая доктрина — коммунистическая, обещавшая скачок в рай, приказала долго жить, свет в конце тоннеля погас окончательно. Русский человек остался один на один с погрязшим во зле и грехе миром, исправление которого невозможно в принципе. Отсюда неизбывная тоска, неприкаянность, чувство бессмысленности существования и, как следствие этого, прогрессирующее пьянство, наркотизация и тупая безотчётная злоба на весь остальной мир, не желающий «жить по-нашему», а в подкорке — за то, что он не страдает русскими комплексами. Именно они, эти комплексы и есть расшифровка иероглифа пресловутой «духовности» и одновременно разгадка «таинственной русской души», бесконечно нацеленной на нечто грандиозное, вселенское и заведомо неосуществимое. Дополнительный штрих к расшифровке иероглифа «духовности» — мораль добродетельного раба, боготворящего начальство и целующего бьющую его начальственную руку в экстазе умиления и благодарности за то, что рука эта пока не убила его совсем.
Нынешний имперский декаданс не только не способен выработать новую идеократическую доктрину, но даже и поддержать её традиционные идеологические обоснования. Напротив, под окончательно сброшенными масками открывается архаическая стихия господства, не достигаемого ничем иным, кроме голого насилия. А это не может длиться долго и заведомо обречено на скорый провал. За любым шовинистическим психозом должно стоять каое-то положительное содержание. А его нет, и взять его неоткуда. Клептократия идейно бесплодна.
Обновив в 1917 идеократическую доктрину, российское имперство достигло пика своего могущества на закате классического сталинизма в 50-е гг. По некоторым параметрам империя ещё продолжала некоторое время идти вверх, но уже с начала 60-х гг. общий вектор исторической динамики сменился на нисходящий. Главная причина в том, что имперский тип социального уклада и соответствующий тип человека исчерпали потенциал системного усложнения, а в стратегической эволюционной перспективе более простые формы всегда проигрывают более сложным. Стремительно по историческим меркам отстав от мирового фронта развития, империя стала неизбежно терять свои преимущества и сдавать позиции. А то обстоятельство, что Россия, вчистую проиграв 20-й век, надорвалась, бросив в топку имперского проекта немыслимое количество жизней — не корневая причина, а всего лишь форма исполнения исторической закономерности. Трудно отделаться от мысли, что в 20-м веке был включён некий таинственный «код самоуничтожения», который действует поверх любых частных планов, страстей и намерений и шаг за шагом выводит русских и Россию из большой истории, а в перспективе — из исторического бытия вообще.
В этой связи становится понятно, почему исторически провальные черты социального устройства и типа человека с упорством, достойным лучшего применения, культивируются нынешним симулякром большого имперского стиля. Что здесь имеется в виду?
Социогенез государствообразующего народа изначально имел существенный изъян: институты большого общества оказались очень плохо подогнаны к архаическому догосударственному основанию общества. Ввиду этой веками неразрешимой проблемы вся русская история оказалась полем «перетягивания каната» между самодостаточными в своей взаимоизолированности сельскими мирами и властными институтами большого общества. В силу неизживаемости до- и антигосударственной народной стихии, высшей формой социальной самоорганизации является ОПГ, или, попросту говоря — банда, ибо более сложные формы архаику, в том числе и современному, непостижимы и недоступны. Отсюда — и фатальная неспособность властного субъекта подняться в своём развитии выше феодально-имперского: ведь субъект этот вынужден соотноситься со стадиальным уровнем подвластного и не слишком отрываться от него в своей «продвинутости». Да и классический феодализм по той же причине в России не сложился, как не сложился и европейский тип города и правоспособного горожанина. Зато сложился специфический тип властного субъекта, наделённого устойчивыми культурными атрибутами: сакральность (не трона и не человека, а человека-сидящего-на-троне), надморальность (безответственность и безнаказанность, неподотчётность каким-либо законам, в том числе и природным), иррациональность, абсолютное всемогущество в сочетании с относительной вездесущестью.
И эта средневековая форма, не имеющая ничего общего с современными социальными и политическими отношениями, с минимальными компромиссами вновь воспроизводится в путинской России. И вновь воспроизводятся три неизбывных российских типа: люмпен, бандит и чиновник.
Тип подвластного человека строится на глубоко извращенной психологической основе, сочетающей в себе мазохизм по отношению к власти (и вообще любой вышестоящей социальной инстанции) и садизм по отношению к любому зависимому и нижестоящему. Эта тюремно-уголовная и рабско-собачья ментальность пронизывает собой все уровни и поры российского общества от чиновничьей пирамиды, армии и церкви до научных и бизнес-сообществ. Исключения — маргинальны. И хотя раб добродетельный уже давно в массовом порядке сменился рабом строптивым и рабом лукавым, любой из них, при задевании определённых душевных струн, мигом, хотя бы на время превращается в раба ликующего. Современный российский холоп ничего не может предложить миру, кроме нашистского единения в стае. Но даже идея, ради которой надо сбиваться в стаю — и та отсутствует. Что конкретно стоит за надрывным воплем «Россия, Росиия!..»?
Проблема в том, что даже самый строптивый раб не превращается в свободного человека путём постепенной эволюции. К тому же всё в истории надо делать вовремя. После того, как этнос прошёл свой исторический импринтинг, менять системные характеристики его ментального ядра очень трудно, почти невозможно. Потому свободная самоактивная личность в российском социуме всегда маргинальна, подозрительна, подавляема. Единственное, чем личность может оправдать своё отпадение — служение. Но личность, свободно реализующая свои социальные возможности и права, в России продолжает отвергаться. И современная «ставка на быдло» в этом смысле чрезвычайно показательна. При этом надежды на развившийся было, начиная с позднесоветских времён, потребительский индивидуализм призрачны. Это не тот индивидуализм, что рождает протестантскую трудовую этику, совесть и ответственность. Это индивидуализм дикий, бесстыжий, бесконечно эгоистичный и варварский, лишь в очень тонких и хрупких социальных слоях больших городов поднимающийся к индивидуализму буржуазному. А последний сам находится в кризисе. Но это уже проблема Запада. Здесь же всё более укореняется индивидуализм ненасытного и безнравственного дикаря, выразительно называемого в народе словом «жлоб».
Итак, что же впереди? На наших глазах русский неоимпериализм прожигает последние свои ресурсы (имею в виду не нефть, газ, лес, металл и даже деньги). При этом нынешний режим делает всё, чтобы ускорить деструктивные процессы и исключить даже без того призрачную возможность «выруливания». Кстати, именно так всегда ведёт себя имперская власть накануне краха: по прошествии некой контрольной развилки любые действия — суть разные пути к одной и той же пропасти.
Развилка эта, увы, пройдена, и вектор стремительной деградации общества похоже необратим. Касается это, прежде всего, не экономики (её хотя бы теоретически можно возродить), а ментальной сферы. Здесь, как показывает опыт истории, деградация необратима и неизменно приводит к вырождению. Поэтому любые среднесрочные (если не краткосрочные) прогнозы следует строить на том, что:
— вымирание русского этноса и его разбавление кавказско-среднеазиатским элементом будет продолжаться и нарастать. Уже одно это обстоятельство способно превратить Россию из придатка Европы в придаток Азии со всеми вытекающими,
— также, ввиду общей деградации ментальности, будет нарастать упадок системы образования, депрофессионализация и люмпенизация общества,
— международное сопротивление агрессивному российскому имперству будет усиливаться,
— неизбежное падение путинского режима будет сопровождаться дезинтеграцией геополитического формата: маятник, качнувшийся после распада СССР в сторону стабилизации, набирает обратный ход, и режим вольно или невольно делает всё, чтобы его ускорить. Традиционная имперская система свой путь завершает, а любые системные изменения возможны лишь после следующего витка распада. Как целое Россия нетрансформативна, а необходимость в трансформации нельзя ни обойти, ни даже существенно отсрочить,
— дальнейшее «развитие» того, что останется после ассимиляции кусков нынешней России соседними цивилизациями в русле имперской матрицы невозможно, вернее, ведёт к полному уходу с исторической сцены в кратчайшие исторические сроки,
— наиболее актуальным представляется вопрос о выходе из имперской колеи и интеграции в Европу — прежде всего, Центральную. Здесь возникают важнейшие вопросы построения модели европейского будущего западной части России, без впадения в наивное западничество и с учётом динамики общемировых процессов. Но это уже другая тема. Отдельно также следует рассматривать и проекты трансформации России на путях выхода из имперской матрицы.
В любом случае, следует, отбросив русское «авось пронесёт», понять, что в её нынешнем виде и с нынешней цивилизационной стратегией у России будущего нет. Таймер истории включён и вряд ли для принятия стратегических решений есть больше, чем несколько лет.
