Что такое университет в провинции

Один мой приятель, иностранец, на днях недоуменно спросил: как же так, в России столько людей с высшим образованием, а поддержка Путина огромна, неужели они ничего не понимают?

Я задумалась. Действительно, людей с дипломами вузов у нас больше 16%, которые то ли не поддерживают Путина, то ли им уже все равно.

В последние лет 10 мне казалось, что в России диплом в/о есть едва ли не у каждого. Оказалось, что это неправда: среди граждан от 25 до 39 лет высшее образование получили лишь 39%. В целом уровень высшего образования в России — примерно 34%. Даже среди нынешних 18-летних лишь половина закончила 11 классов — другая половина после девятого ушла в училища и техникумы. По европейским меркам 34% — немного, но по моим личным ощущениям — это тьма. Пропасть людей с корочкам заочных отделений факультетов международной экономики уездных сельскохозяйственных академий. А если из тех, кто закончил вуз года до 2010, вычесть выпускников топовых 10-15 заведений страны, получатся десятки миллионов псевдообразованных граждан. Почему до 2010 года? Сейчас объясню. На примере личном покажу, что никакого в/о в российской провинции еще 5-7 лет назад не было. Его и сейчас почти нет, но тогда и быть не могло.

Я училась на филфаке Тюменского государственного университета с 2001 по 2006 гг. Главное воспоминание — не было литературы. В провинциальных вузах, где и так-то случилась беда — советские провинциальные преподаватели, не было литературы. На что-то посложнее Пушкина и Гоголя часто выстраивались очереди. Бывало так, что некоторых программных книг по теории литературы, культуры, языка, по философии, современной литературе не было не то что в студенческой, но и в областной библиотеке: за литературой выстраивалась виртуальная многодневная очередь, которая отслеживалась звонками. За романом Натали Саррот, работами Гваттари занимали очередь в читальный зал: составлялся список, его строго соблюдали. Была обязательная перекличка, не хуже, чем при Брежневе в очереди за холодильником.

Бедным иногородним без тюменской прописки книги из областной библиотеки выносить запрещали — приходилось делать ксерокопии. Один экземпляр копий ходил порой по десяткам рук — копирование было дорого. Если уж и копий не хватало, перед семинаром мы, с пропиской, на пальцах пересказывали несчастным книги.

Сомневаюсь, что за 9 лет тюменские библиотеки сильно окрепли. Была я и в областной, и в городской года три назад — на полках «Новинки» красовались Донцова, Коэльо, журналы «Космополитан».

Сейчас проще учиться тем, кто действительно хочет — в сети много литературы. А знание иностранных языков позволяет пользоваться фондами ведущих американских, европейских библиотек. Когда училась я, оцифрованных научных книг было мало, электронные библиотеки почти нулевые и включали базовый набор художественной литературы, аудиокниг в принципе не было. Я знала языки и читала кое-что у американцев, например. Но мне в 17 лет, чтобы найти научную работу из фонда библиотеки Конгресса США или Колумбийского университета, требовалось несколько дней. И еще столько же, чтобы прочитать ее на английском. Интернет, кстати, тогда был дорог. Курса с 4-го, наверное, в ТюмГУ ввели бесплатный интернет для студентов: каждому на месяц выдавали по 40, кажется, мб траффика. Все, что сверх, стоило дорого. Dial up в 2006 году был у единиц. По-моему, дипломы в том же году переносились еще на дискетах. Компьютер был не у всех. Вероятно, у большинства однокурсниц и преподавателей его не было: тексты для правки распечатывали, т.к. не все доценты могли прочитать на компьютере. Распечатка стоила 4-5 рублей, полагаю. Или 500 рублей за добротную курсовую. До защиты нужно распечатать минимум дважды — это тысяча при стипендии рублей в 500-700, кажется. Работы писали от руки.

Наука, ах, какая в Тюмени цвела наука! Экземпляр романа Ж.-К. Гюисманса «Наоборот», по которому я защищала все свои курсовые и диплом, был только у научного руководителя и у одного интеллигента, филолога в четвертом поколении. Никто больше в Тюмени в то время не обнаружил владение сим романом. В библиотеке книги не было. Литературы по моей теме почти не было. Нашлась рецензия Бердяева на роман, но без половины страниц. Книг по эстетике, античной — особенно, почти не было. Доставались через знакомых, иногда — путем мольбы пойти в национальную библиотеку в СПб или Москве и откопировать нужные страницы.

Мне кажется, никто, кроме меня и руководителя, на филфаке Гюисманса не читал. По крайней, мере, не выказывал этого. А ведь я защищалась на самой прогрессивной кафедре факультета — зарубежной литературы. Рецензент, написавшая на мой диплом отзыв, полный придирок к оформлению и шрифту, знания романа твердо не показала. Председатель экзаменационной комиссии — профессор из Екатеринбурга, если роман и читал, то умело это скрыл. Никто из публики (студенты, преподаватели) на моей защите не были заподозрены ни в знании автора, ни в знании культурного, теоретического, методологического контекста моей работы. Меж тем, я ее писала не на Луне и не на основе марсианских хроник. Однако слушали меня так, будто бы я голышом, с фиговым листочком между ног, стояла на голове и пела на тарабарском наречии. Вопросы мне на защите задавали глупые: какого цвета был халат у героя, что означает его имя, каким бы он представлялся в XXI в. Это все равно, как на физфаке никто не читал бы работ Эйнштейна и Ландау. После выпуска я не стала поступать в аспирантуру, хотя и очень мечтала остаться в науке. Я просто понимала, что в Тюмени можно делать лишь очень смешную науку, особенно по моей теме. Денег кататься за книгам в Москву и Петербург у меня не предвиделось. В итоге я уехала за границу.

Вообще, на филфаке многие научные руководители давали своим студентам одни и те же темы из года в год. Реально, каждый год какой-нибудь третьекурсник защищал очередную работу по шекспировским аллюзиям в «Мантиссе» Фаулза. Так было на всех факультетах, особенно — с финансовым уклоном.

Я всегда, с первого курса, ходила на защиты курсовых и дипломных работ. На все кафедры. Мне было интересно! Однажды на кафедре общего языкознания я услышала, что студентка отделения татарской филологии защищает работу, которая была в прошлом году. Я прямо спросила об этом ее научного руководителя — получился скандал. Оказалось, что на всей кафедре то ли не знали, то ли не имели ничего против того, что одну и ту же работу защищают несколько лет подряд.

Языки. Ах, какая это тема. На филфаке бесплатно преподавали английский первые два года, кажется, всего то ли по паре, то ли по две в неделю — за остальное приходилось доплачивать. Мне повезло — попала в платную группу к молодому преподавателю. Обеспеченная девушка с мужем-бизнесменом, много путешествовала, жила в англоязычных странах, отлично говорила по-английски. Работала для удовольствия. У остальных язык вели седовласые тетеньки, полагавшие, будто говорят на posh English. Полагался нам также один из славянских языков. Я учила польский: профессор давала нам зубрить стишки, песенки, диалоги. Два года, вроде бы, шел у нас польский — никакого эффекта. Позже я уехала и вышла замуж за поляка, язык выучила. Вернувшись, пообщалась с профессором и была до боли удручена ее знанием польского. Мне, кстати, на экзамене она поставила четверку — за невыученные стихи. При том, что говорила я тогда уже не хуже самого профессора.

Это было самодурство — бич провинциальных преподавателей. Самодуркой была преподавательница русской литературы, не засчитавшая мне кроссворд, потому что в нем я ссылалась на «Комментарий к «Евгению Онегину» Набокова, а его в программе не значилось. Самодуркой осталась в памяти профессор теории современной литературы, заявившая, что студент четвертого курса сам никогда бы не дошел до слова «эскапистский» и потому не заслуживает «пятерки». У нас были преподаватели, не допускавшие до экзамена/отправлявшие на пересдачу за то, что с ними тихо поздоровались, забыли их отчество или не читали книг их отцов-великих тюменских писателей. Нас до пятого курса заставляли носить с собой сменную обувь, иногда декан, вместо научной работы, стояла утром и лично проверяла «сменку». Тех, кто без обуви, не пускала. Лично я так пропустила не одну пару по древнегреческому.

И проблема заключалась не в поганости характера некоторых филологинь, а в беззащитности студентов, которые ни при каких обстоятельствах не могли оспорить решение самодурок — не было в университете такого механизма и нет, видимо. Говорю о женщинах, потому что, за исключением одного выжившего из ума профессора, мужчины на филфаке преподавали вменяемые. Среди женского состава таких было меньше.

Чему научили они нас, кроме ненависти к сменной обуви? Насколько знаю, из моей группы с текстами (корректор, журналист, издательское дело...) работают только я и еще одна девушка. Еще одна, максимум две, имели короткий опыт в журналистике и уже завязали. В параллельной группе такой же расклад. Остальные трудятся в совершенно сторонних от специальности сферах.

И неудивительно! Среди моих коллег были откровенно глупые люди. Преимущественно девушки. Глупые натурально: не понимали задания, не могли разобрать расписание, плохо считали, даже прозу читали против всех знаков пунктуации, в стихах путались, тушевались при необходимости принимать решения. Тотально грамотных на обе группы было несколько человек. Отчислений за неуспеваемость я не помню — вместо них тянулись вечные пересдачи, зачеты. На четвертом курсе некоторые сдавали долги за второй. Отсев проходил в основном в форме выхода в академический отпуск, да и то в него уходили (и потом по несколько раз восстанавливались) не глупцы и тупицы, а преимущественно лентяи или работающие. При том, что к нам, за исключением двух или трех платников и одной сироты, все поступили сами, учились за бюджетный счет, было много медалисток. Можно сказать, энтузиасты, потому что в 2001 году филологическое образование рассматривалось как гарантия будущей нищеты: на филфак шли не за дипломом, а ради удовольствия. Среди преподавателей тоже были откровенно глупые. Вот просто — глупые. Они, безусловно, как-то знали предмет и нам его излагали, но любой отход от избранного алгоритма приводил их в недоумение.

А ведь это филфак областного университета. Сколько миллионов, десятков миллионов, человек сидят сейчас с дипломами заочных отделений каких-нибудь экономических факультетов провинциальных педвузов? Например, в городе Ишиме с 65 000 жителей есть пединститут, в котором имеется как очное, так и заочное отделение по специальностям «Менеджмент», «Финансы и кредит», «Мировая экономика», «Право». Чему там учат в этом городе, где, по моей памяти, кроме книг Ершова отродясь ничего не было? А чему учили в пгт Голышманово, где некогда был филиал вуза? Чему учат в городе Луга, где работает филиал ЛГУ?

Помнится, при Медведеве пошла волна сокращений непрофильных специальностей, вроде мировой экономики в нефтегазовом университете или государственного управления — в строительном. Но волна не прошла — осталась одна интенция. А зря!

Так что, уважаемые интеллигенты, когда вы вспоминаете, сколько в России людей с в/о и почему они молчаливо сидят по углам, не забывайте, как они все учились.

У нас плохо образованное население. Очень плохо образованное. Оно тешится навязанным ему мифом о превосходстве нашей системы образования, о разностороннем развитии наших студентов и полнейшей темноте иностранцев. Но если бы в этих словах имелась хоть доля правды, столь великая образованная страна не позволила бы власти сесть ей на шею. Образованный такого позора терпеть не сможет. Значит, про образование в России — сплошные враки!