Общество 13 февраля 2015

Вы были правы, Абрам Терц!

Надеюсь, читателям не надо напоминать, кто такой Андрей Синявский (1925-1997). Впрочем, напомню. Андрей Донатович Синявский — один из виднейших представителей известного подсоветского общественно-политического явления, именуемого диссидентством. Писатель. Выступал как литературный критик в «Новом мире» Твардовского и одновременно отсылал на Запад свои неподцензурные произведения, подписанные провокационным псевдонимом «Абрам Терц». За это и «загремел». В 1965-66 гг. в Москве состоялся знаменитый политический процесс над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем по обвинению в «антисоветской агитации и пропаганде». Подсудимые виновными себя не признали и с чистой совестью пошли в лагеря. После освобождения Синявский вместе с женой эмигрировал на Запад (1973). Умер в Париже.

В 1982 году Андрей Синявский написал статью «Диссидентство как личный опыт», позже зачитанную им в одном из американских университетов, а затем опубликованную в журнале «Синтаксис», который Синявский издавал в эмиграции вместе со своей супругой Марией Розановой. Соображения, высказанные Синявским в этой статье, сейчас можно без преувеличения назвать пророческими.

Синявский констатирует:

...в диссидентском движении (в особенности на эмигрантской почве) в последнее время происходит очевидный раскол. Это раскол на два крыла или направления, которые условно можно обозначить как «авторитарно-националистическое» крыло, во-первых, и «либерально-демократическое», во-вторых. По природе своей диссидентство либерально и демократично, и с этого оно начиналось. И потому были и остаются синонимы: «советские диссиденты» — или «демократическое движение». «Национально-авторитарное» крыло выявилось позднее и вступило в противоречие, как мне кажется, с основными посылками диссидентства. Понятно, в результате и в процессе этого раскола, который еще не закончился, вспыхивают сейчас серьезные и принципиальные разногласия. Они-то и составляют основу наших споров.

Споры эти стали новым этапом извечной полемики между «почвенниками» и «западниками». Отмечу, что лидером национально-авторитарного крыла являлся Александр Исаевич Солженицын. Он никогда не считал образцом западную демократию. Солженицын выстраивал «почвенную», нелиберальную антикоммунистическую альтернативу с доминирующим религиозным аспектом. Не называя имени Солженицына, Синявский подчёркивает, что не может

согласиться с теми диссидентами, которые предлагают сменить коммунистический деспотизм другой разновидностью деспотизма — под национально-религиозным флагом, пускай, может быть, подобные перемены исторически осуществимы. И хотя сам я принадлежу к православному вероисповеданию и очень люблю древнерусскую культуру, а также многих писателей и мыслителей славянофильского круга, меня в современном русском национализме весьма настораживает и охлаждает идеализация государственных и социальных порядков России в ее прошлом.

В статье Синявский рассказывает о своей беседе с «одним очень умным и тонким западным советологом»:

По своим убеждениям и вкусам он либерал и демократ, но политическую ставку делает на русский авторитаризм и национализм. Как человека культурного, его шокирует грубость этого направления, и, будь он русский, он никогда бы к нему не примкнул. Но оно ему представляется более перспективным и выгодным для Запада движением, нежели русские демократы.
Я его спрашиваю: «А вы не боитесь, что в результате на смену советскому режиму или (внимание! — А.Ш.) скорее всего в виде какого-то с ним альянса в России просто-напросто восторжествует откровенный фашизм?»
Оказалось, это его нисколько не смущает. В русском фашизме он видит реальную альтернативу советскому коммунизму и надеется, что русский фашизм, занявшись своими национальными делами, спасет Запад от коммунизма. Я не столь оптимистичен...

Напомню, эта статья Синявского была написана в 1982 году, когда в СССР царили ещё вполне глухие застойные времена. В Советском Союзе она появилась впервые в 1989 году, в майском номере журнала «Юность». Перестройка тогда была в самом разгаре. Линия раскола, разделившая когда-то и антисоветскую эмиграцию и диссидентское движение в целом, в то время уже чётко обозначилась в общественно-политическом раскладе горбачёвского СССР. Она стала явной и легальной, а её живым отражением была идеологическая диспозиция крупных столичных журналов с их немыслимыми тиражами. Либерально-демократическое направление представляли «Новый мир», «Огонёк», «Знамя», «Октябрь», «Юность», а направление национально-религиозное, национально-авторитарное — «Наш современник», «Молодая гвардия, «Москва». Наметились и контуры зачаточного, но острого партийно-политического противостояния. С одной стороны выступал, скажем, «Демократический союз» Валерии Новодворской, а с другой — бородатые монархисты-чернорубашечники из знаменитой «Памяти». Раскол, отмеченный Синявским в начале 80-х, тогда, в конце 80-х, уже спроецировался на общественное сознание. Этот раскол наглядно демонстрировали массовые митинги «за Ельцина» в Лужниках и, по другую сторону пока ещё условных «баррикад», многотысячные, заполнявшие целые дворцы спорта, вечера журналов «Наш современник» и «Молодая гвардия». Страна поделилась, как тогда говорили, на демократов и патриотов. Причём патриотическое, скажем так, направление не являлось ни освободительным, ни прогрессивным. Оно было антиперестроечным, реакционным, обращённым в прошлое — будь то поздний «националистический» Сталин или царизм. Оно было перегружено архаичными мифологемами, клерикализмом, крайне упрощённой, лубочной историософией, теориями заговоров, нетерпимостью и комплексами. И, конечно, оно отторгало гуманистический западный дух и демократию, ориентируясь на ту или иную разновидность авторитаризма — монархическую или вождистскую.

Спрашивается, в какой мере патриотическое направление инспирировалось, поддерживалось, направлялось антиперестроечными силами (АС) в ЦК и КГБ? Вопрос совсем непраздный: ведь очевидно, что против демократов-западников разумнее всего было выдвинуть не марксизм-ленинизм, всем осточертевший, а нечто «почвенное» и «крутое», вроде общества «Память» вкупе с линией на «русское духовное возрождение» под эгидой надёжной и проверенной РПЦ, тесно связанной с Лубянкой. Перешибить соблазн западничества мог только соблазн чёрных рубашек, русского имперского национализма, ренессанс сумеречных идеологем «чёрной сотни», открытый и беззастенчивый взрост предрассудков и отсталости (подаваемых как «традиционные ценности»). Эффективной антитезой перестройке могло стать именно русское «средневековье», собственно, никогда из русской жизни и не уходившее. В этом случае АС, жертвуя коммунистической идеологией, сохраняли главное: авторитарно-имперские, антизападно-мессианские коды в массовом сознании, общую инерцию мышления, тормозящую и блокирующую демократические перемены и реформы. Соответственно, сохранялись рычаги власти и сама власть прежних функционеров. Невозможно поверить, что АС не пытались вести такую игру. Я уверен, что такая (по сути, несложная) игра тогда велась и не прекращалась позже.

Более того! В конце концов, она, эта игра, как мы сейчас видим, увенчалась полным успехом, мощным антиперестроечным реваншем, известным как путинизм. Предсказанная Синявским метаморфоза («смена коммунистического деспотизма другой разновидностью деспотизма — под национально-религиозным флагом») оказалась, как он и опасался, вполне «исторически осуществимой». Это стало особенно очевидно после аннексии Крыма и начала войны с Украиной. В России торжествует почти «откровенный фашизм», причём опять-таки по Синявскому, «в виде альянса» с советчиной. Живое воплощение этого альянса — православный чекист Путин, цитирующий Константина Леонтьева и апеллирующий к «традиционным ценностям». Лицо нынешней России — это государственная РПЦ, вереницы к «поясу Богородицы», всевозможные «казаки», «хоругвеносцы», гомофобы, ненавистники науки и современной культуры. С Березовским и Гусинским покончено, на вершине власти — почти сплошь русские кэгэбисты с чеканными лицами. Кремль, как и в эпоху позднего Сталина, то и дело превозносит «русский народ», а шовинизм и высокомерное презрение к Западу стали нормой. Придумывается какая-то своя, особенная «демократия», постоянно звучат призывы выйти из системы норм международного права. Скоро, вероятно, придумают свой, особенный Интернет. По телеку — цари, угарный гон про «масонов», «тайные общества», «мировые заговоры». Катастрофически, даже в сравнении с советскими временами, упал престиж науки и просвещения, в почёте «чудеса», «пророчества» и «откровения свыше», а окончательно сносит мозги населению милитаристский культ военных побед, цветущий буйным цветом. Своей основой нынешняя власть сделала русское «средневековье»: черносотенный национализм, имперский шовинизм, архаику и иррационализм, противопоставленные западной «бездуховности» и «космополитизму». Вообще фобии в отношении Европы и Америки зашкаливают. И собирает всё это в единое целое утвердившийся в стране авторитаризм с опорой, как говорят, на 80 % населения. Условно говоря, «Память» в лице Путина победила.

И вот что знаменательно: Солженицын, выступавший когда-то как лидер национально-религиозного, национально-авторитарного направления в диссидентстве, можно сказать, обрёл в путинизме свой идеал. В этом плане весьма показательно его отношение к режиму Путина, высказанное в интервью журналу «Шпигель» в июле 2007-го. Это более чем лояльное отношение. К тому времени Солженицын уже «забыл», как в начале 90-х писал (причём, очень верно!) о «гранитной громаде КГБ», которая «не пускает нас в будущее». Теперь, в 2007-м, он рассуждает иначе. Что, Путин — чекист? Ну, знаете, он же не следователь, не лагерный вертухай, работал всего лишь во внешней разведке (как будто антикоммунист Исаич не знал, что это была работа на переднем крае борьбы за торжество коммунизма во всём мире). Что, РПЦ — государственная церковь? Ничего подобного, церковь занимает «достаточно независимую позицию», выдвигает прекрасную социальную доктрину, Кирилл Гундяев — «виднейший представитель церковной иерархии» (как будто Солженицын не ведал о давних агентурных связях этой гнилой иерархии с КГБ). Да, Горбачёв, Ельцин, по мнению Исаича — безответственные говнюки, а вот Путин «восстанавливает страну», несмотря на то, что «эти усилия не сразу были замечены и, тем более, оценены». И так далее, вплоть до согласия с отменой выборов губернаторов, что явно противоречило его же идеям о местном самоуправлении. Несомненно, Солженицын видел в путинизме черты «национально-религиозного авторитаризма», консервативно-патриархального порядка, который издавна был для нашего классика самой оптимальной социально-государственной моделью.

Но если Солженицын стал чуть ли не апологетом Путина, то Путин — прилежный ученик Солженицына, прежде всего в украинском вопросе. Да, Солженицын признавал наши исторические грехи перед украинцами, но, как и большинство русских, с трудом воспринимал идею независимой Украины, считая её «помрачением коммунистических лет» (мягко говоря, дикое упрощение). Путинская формула «Украина — это даже не государство», прозвучавшая когда-то в беседе ВВП с Бушем — нет ли тут влияния Солженицына? Здравый и хлёсткий критик имперской внешней политики царской России и СССР, Солженицын, тем не менее, в отношении Украины выступал как пылкий пропагандист и вдохновитель именно имперской политики!

Именно Солженицын (скажем, книга «Россия в обвале», 1998) в абсолютно имперском ключе поднял пресловутую тему Севастополя и Крыма, назвав «принятие» Украиной «хрущёвского подарка» «государственным воровством». Именно Солженицын кричал об «усиленном притеснении русского языка» в Украине, утверждая при этом, что украинский язык — «искажённый» и «ненародный», выращенный в «отторгнутой Галиции, при австрийской подтравке» (бред, конечно, ещё тот же Т. Шевченко писал на литературном украинском языке). Именно Солженицын запустил «фишку» о федерализации Украины. Именно Солженицын считал, что «Россия ни в какой форме не смеет равнодушно предать многомиллионное русское население на Украине, отречься от нашего единства с ним» (вот вам и обоснование вмешательства вплоть до военной интервенции). Именно Солженицын озвучил тему Донбасса и «Новороссии» как территорий, «которые никогда до Ленина Украиной не были» (этот катастрофический тезис весной 2014 года дословно подхватит Путин). Наконец, именно Солженицын считал независимую Украину марионеткой США (сейчас это общее место российской пропаганды).

Увы, будь Александр Исаевич ныне жив и в силе, боюсь, вряд ли пришлось бы сомневаться в его позиции. Скорее всего, режим приобрёл бы в его лице мощный и авторитетный антиукраинский рупор. Так и видишь Исаича, мечущего молнии в программе Соловьёва или Мамонтова, да подкидывающего свою толику уголька в топку общенародного патриотического безумия. Ведь ещё в 2006 году Солженицын в интервью «Московским новостям» бил тревогу по поводу Севастополя, НАТО (дескать, «окружают»!) и «цветных революций» («МН», 28 апр./4 мая). Хряки из «Единой России» были в восторге, а Новодворская назвала это «позицией советского ретрограда». Осуждавший в 1968-м вторжение советских «заглотчиков» в Чехословакию, Солженицын на сей раз, в 2006-м, отказывал в праве на свободу украинцам и грузинам. Да и нам, русским, тоже — в Маршах несогласных он увидел параллели с «духовно омерзительным» Февралём 1917-го, который оценивал лишь как «национальный обморок», спровоцированный интеллигенцией («Бога забыли!»).

Когда-то, на заре 80-х, Солженицын писал:

В моем сердечном ощущении нет места для русско-украинского конфликта, и, если, упаси нас Бог, дошло бы до края, могу сказать: никогда, ни при каких обстоятельствах, ни сам я не пойду, ни сыновей своих не пущу на русско-украинскую стычку,— как бы ни тянули нас к ней безумные головы.

Вспомнил ли бы он сейчас эти свои слова? Может, всё-таки смог бы не пополнить собой кромешное число «безумных голов»?

Нормальных — мало. Светлана Давыдова из Вязьмы, мать семерых детей, решилась на отчаянный звонок в украинское посольство, чтобы предупредить о возможной отправке войск из её города в Украину. Так она попыталась противодействовать преступной войне и за это получила от ФСБ обвинение в «государственной измене». Расслышал ли бы сейчас Александр Исаевич в телефонном звонке Давыдовой звонок своего героя — Иннокентия Володина («В круге первом»), который, рискуя, пытался предупредить американское посольство о похищении советскими агентами атомных секретов США? Мотивация «изменника» Володина была простой и ясной: если у Кремля будет атомная бомба — «пропали мы... Никогда нам свободы не видать». И ведь в корень зрил тогда Исаич!!

В том, старом споре с Солженицыным в конечном счёте прав оказался Андрей Синявский, он же Абрам Терц: традиционный, консервативный русский национализм, предлагаемый как альтернатива коммунизму, стал всего лишь «другой разновидностью деспотизма» — причём ещё при жизни самого Солженицына. Неприятие западного либерализма, авторитарно-религиозное «почвенничество» сыграли с Исаичем плохую шутку: диссидент выступил в роли Мерлина при правителе-«гэбульнике» — это ли не гротеск? Лишний раз убеждаешься: домотканные изобретения оказываются в лучшем случае фикцией, как, скажем, пресловутая «теория Носовского-Фоменко», а в худшем — очередным актом исторической трагедии. Всё-таки подлинной альтернативой деспотизму является только демократия, выработанная Западом, то самое «формальное» право, столь нелюбимое в «высокодуховной» России. «Пускай, допустим, у демократии как социально-государственного устройства нет никакого будущего в России, — писал в 1982-м Андрей Синявский (я всё же не столь пессимистичен — А.Ш.).— Все равно наше призвание оставаться сторонниками свободы. Ибо „свобода“, как и некоторые другие „бесполезные“ категории — например, искусство, добро, человеческая мысль, — самоценна и не зависит от исторической или политической конъюнктуры».

И ещё. Упоминаемый Синявским «умный и тонкий западный советолог» (см. выше) выражал надежду, что будущий «русский фашизм» в случае победы в России всецело «займётся своими национальными делами», и только. Как вы помните, Синявский в этом усомнился. Он и в данном вопросе оказался пророчески прав. Мы видим, что российская реакция активно лезет вовне, стремясь таким образом отвлечь русских от тяжёлейших внутренних проблем. Кремль буквально одержим реваншистской имперской экспансией. Он ведёт войну с братской, как у нас любят выражаться, Украиной, держит в напряжении всю Восточную Европу и Прибалтику, пытается прощупать дееспособность НАТО. Западный советолог — собеседник Синявского из начала 80-х — крупно ошибся: «русский фашизм» не принёс в мир стабильность и успокоение, напротив, он поставил под угрозу всю систему международной безопасности и права. Он не спас Запад от тоталитаризма, а наоборот — объявил войну Западу, выступая, по сути, одним фронтом со сторонниками всемирного исламистского тоталитарного халифата, бросающими вызов западным ценностям. Очевидна психологическая и типологическая близость русских консерваторов к исламистам, ставшая очевидной далеко не сегодня: недаром Солженицына ещё в пору эмиграции в полушутку называли «аятоллой»...

Я очень люблю Александра Исаевича Солженицына. Люблю его книги: он великий писатель, великий мастер точного, вкусного, неожиданного русского слова, удивительно глубоко понимающий бытийный трагизм и людей. Люблю его мудрость, остроту мысли и человечность, потрясающее чувство юмора и пламенный, по народному крепкий, какой-то «кулацкий» антикоммунизм. В 60-70 гг. Солженицын был мощнейшим освободительным явлением, настоящим чудом, возникшим «из-под глыб». Его «Архипелаг ГУЛАГ», этот эпический русский стон, ставший Приговором Совку, сделал великое историческое и нравственное дело. «Архипелаг» всему миру показал советчину именно как СИСТЕМУ террора и рабства. Эта книга не оставляет сомнений: Советский Союз — преступное государство. Я очень люблю ТОГО Солженицына — с зачёсом назад и несоветской шкиперской бородой без усов, люблю его взгляд — пронзительный, глубокий и бесстрашный. Это ТОТ Солженицын, живая легенда, ходившая среди «хрущоб» и «коробок» по тогдашней России, заставлял по свою душу собираться само Политбюро, ибо был вполне реальной угрозой советской системе. Это ТОТ Солженицын первым сказал правду о войне и доброе слово о власовцах; ТОТ Солженицын, потрясая перстом, призывал Америку быть бескомпромиссной и последовательной в борьбе с коммунизмом.

Когда в годы застоя, ещё живя в СССР, Солженицын с христианских позиций обличал жестокость системы и её безысходное, метафизическое уродство — это было очень сильно, это звучало на одной ноте с «Андреем Рублёвым» Тарковского (хотя Солженицын, увы, не оценил великий фильм). Именно христианство как своего рода духовные катакомбы протестной, внутренне свободной личности было наиболее пронзительным ответом плоскому советскому материализму и советскому пониманию человека (тем же путём шли и поздний Пастернак, и ранний Бродский, и Веня Ерофеев).

Очень сильно всегда звучала солженицынская критика империи с позиций НЕимперского русского патриотизма. Солженицын призывал отказаться от имперского бремени, сосредоточиться на насущных внутренних русских проблемах. Многонациональная империя, считал он, обескровливает и растворяет в себе русский народ. Солженицын разгадал имперскую парадигму, унаследованную и Советским Союзом: «...искусственный отлив средств от центра к окраинам — усугублял оскудение Центра. Население, создавшее и державшее Россию, всё ослаблялось».

Именно Солженицын первым (после, пожалуй, М.О. Меньшикова) повернул русский фактор против империи, разделил в плане интересов русское и имперское, призвав к становлению нормальной национальной государственности и развитию местного самоуправления. Хватит нам, русским, быть имперским народом, пока ещё не поздно — вот смысл позиции Солженицына. Это весьма ценная и по-прежнему актуальная, можно сказать, национально-демократическая, часть наследия Александра Исаевича. К сожалению, как уже было сказано, на украинском и белорусском вопросах его антиимперство споткнулось. Но, надо признать, что другие оценки Солженицына очень верны: например, он писал о ненужности нам Северного Кавказа, в удержание которого Россия невольно втянулась после присоединения к империи (опять-таки ненужного) Грузии и Армении. Ненужным и обременительным Солженицын считал и среднеазиатское «подбрюшье».

(Вообще, надо сказать, попытки выпутать русский народ из имперской истории — дело героическое в плане интеллектуальном. Весь вопрос в концепции, в методе. Солженицын предлагал просто сбросить колониальные «окраины» — за исключением Украины, Белоруссии и части Казахстана. Но вот проблема: все «окраины» были сброшены, включая Украину, Белоруссию и Казахстан, но Россия по-прежнему осталась империей с прежним обезличенным положением русского народа. Это-то и побудило раннего Ельцина к идее нескольких русских республик в составе Российской федерации. Идея, увы, быстро заглохла, а ведь принципиальное направление она давала верное, перспективное: путь коренной реорганизации, пересборки российского пространства по модели США — эдакие Соединённые Штаты России, состоящие из равноправных республик, в том числе и русских).

Итак. «Национально-почвенная», русская критика коммунизма была хороша и сильна — но до известного смыслового «градуса», который надо было сознавать. К несчастью Солженицын попал в ловушку собственных взглядов: он не заметил, как и когда они перестали быть освободительными. Он не заметил грань, за которой христианство становится обскурантизмом, а патриотизм вновь обретает зловещие имперские качества (в отношении той же Украины). Солженицына подвело типично «московитское», патриархальное недоверие к западной демократии, «формальному праву», к прогрессу, к буржуазному освобождению личности. Опыт русской демократии, историческая линия Новгорода и Пскова не стали для Солженицына определяющими (хоть он и ценил Русский Север, вольное Поморье). Национал-либеральная возможность, возможность состояться как «отцу русской демократии» его умственному взору не открылась. Он отверг критику со стороны Синявского и в результате стал союзником того самого «начальства», столь ярко описанного в романе «В круге первом» (абсолютно нонконформистская книга — беспощадный художественный анализ советчины и даже апология «госизмены»!).

В отличие от своего героя Глеба Нержина, автор, увы, претерпел удручающую внутреннюю метаморфозу, став на старости лет частью путинского официоза — причём частью урезанной. Ибо Путину совсем не нужен Солженицын-победоскептик, Солженицын-«очернитель», убеждённый, что 1945-й лишь укрепил сталинскую диктатуру — ценой «безоглядной, безжалостной, безрасчётной укладки красноармейских трупов» и «обезлюживания деревни». Путину не нужен Солженицын-власовец, считавший РОА «примечательной и мужественной» страницей русской истории. Не нужен Путину и Солженицын — обличитель имперского «пространнодержавного мышления» и «единонеделимства». Путин оплакивает СССР, считая его распад «величайшей геополитической катастрофой», а Солженицын был убеждён, что

советская империя для нас не только не нужна, она губительна...Восстанавливать СССР — это верный путь уже навсегда забить и заглушить русский народ.

Сейчас этих высказываний Солженицына старательно избегают. Зато охотно цитируются его антиукраинские пассажи, критика Февраля и либерализма, США и НАТО. Но, впрочем, об этом я сказал уже достаточно.

Нет, я навсегда запомнил не старца, попавшего в силки конформизма и беседующего на камеру с Путиным. Я храню в себе другое фото: ТОТ Солженицын, только что изгнанником и «изменником» ступивший на землю Европы — с высоким иконным лбом и западной, шкиперской бородой, готовый к борьбе, эдакий Линкольн-великоросс — а рядом не Путин, рядом — Генрих Бёлль . Юному Володе Путину тогда ещё только предстояло поступить на работу в КГБ.