Наша головная боль — 2
Продолжение. Часть первая — Наша головная боль
Жизнь и смерть в одном бокале
Истоки традиционного русского винокурения также не таят в себе каких-то больших загадок, как это может показаться на первый взгляд, особенно после прочтения «исследования» Похлебкина. Загадки, скорее всего, возникают из-за острейшего желания вместо правды построить красивую легенду о нашем «особом» водочном пути, где мы, как всегда, варимся в собственном соку и изобретаем свой собственный велосипед без всяких заимствований извне. В этом случае как раз и нужны фантазии о «корчажной» дистилляции и образы местных оригинаторов-самородков вроде похлебкинского монаха Исидора.
Мне не совсем понятно, с чего вдруг технологии изготовления спирта превратились у наших исследователей в величайшую тайну, постижение которой будто бы было сопряжено с невероятным напряжением умственных сил. Это просто смешно, потому что процесс дистилляции никогда величайшей тайной не был. Во всяком случае, в позднем средневековье винокурение было делом столь же отлаженным, как и производство пороха. И уж если мы напрягаемся в размышлениях насчет происхождения русского хлебного вина, то с не меньшим напряжением стоило бы поразмыслить о появлении на Руси того же пороха и оружейного производства. Неужели кто-то думает, будто и порох мы изобрели самостоятельно, и пушки и пищали стали результатом эволюции каких-то национальных военных приспособлений? Вздор, не так ли?
Тогда чего, спрашивается, мы так ломаем голову по поводу появления наших национальных дистиллятов? Что там было такого мудреного в сравнении с изготовлением пороха и литьем пушек? А ведь то и другое, кстати, входят в культуру европейских стран практически одновременно. Я сознательно говорю «европейских», поскольку Россия всегда (всегда!) была частью европейского мира и никогда в обозримой истории не варилась в собственном соку. Всякие заявления о нашей полной автономии — не более чем идеологическая фикция, причем совершенно глупая. Это российским государям иной раз, в припадке самомнения, хотелось громко обозначить границы своей «особой» цивилизации. Но удалить Европу из своей жизни никогда не удавалось. Простому народу, конечно же, в соответствии с идеологией ненависть к басурманам внушалась основательно, но жизненный опыт господского класса без басурманских заморочек представить невозможно. Поэтому все европейские изобретения так или иначе неизбежно появлялись и на русской земле. Неизбежно.
Именно таким путем появились на Руси порох и огнестрельное оружие, книгопечатание и даже элементы западной архитектуры. Стены и башни московского Кремля, каменные барские палаты — не влияние ли итальянских мастеров, принимавших активное участие в обустройстве поднимающейся Московии? Не от них ли прямиком московиты познакомились с «аквавитой» и способом ее приготовления, то есть — технологией дистилляции? В Европе «аквавиту» продавали в аптеках уже с XIII века. Естественно — как лекарство, которое полагалось принимать в гомеопатических дозах. В самой Италии в XV веке аппараты для дистилляции никакого особого секрета не представляли, подобно тому, как не было секрета в оборудовании для выплавки металлов и литья пушек. Дело это, подчеркиваю, уже было хорошо отлажено. В общем, изготовление дистиллятов в историческом плане представляло собой явление международное, и в этой связи совершенно глупо искать какие-то «особые» русские корни данного изобретения. Специально подчеркиваю — никакого секрета здесь не было. Если уж порох не был секретом, то чего говорить про спирт!
Таким образом, в старой Московии дистилляты были совсем не в диковинку. Просто нелепо выставлять здесь наших предков в образе дремучих варваров, ничего крепче меда и пива не пивших. Откуда, дескать, ведь дистилляция — это такой большущий «секрет»! Так вещают наши прославленные «исследователи». Не смешно ли? Порох уже вовсю применялся, из пищалей и пушек стреляли, а вот перегнать бражку на два-три раза — задача прямо-таки не из легких. Подозреваю, что это Похлебкину было невдомек, каким образом солод превратить в спирт (такой практики у него не было, а в естествознании он был крайне слаб). Но для рукастого жителя Московии тут загадок не было. Пиво и брагу делать умели. А изготовить медный аламбик было, наверное, не сложнее изготовления стрелецкой пищали или артиллерийского орудия.
Конечно, для производства спирта в промышленных масштабах без особых технических премудростей не обойтись. Но для бытовых, так сказать, нужд прекрасно обходились и без них. И, судя по всему, в быту старой Московии «аквавита» была достаточно широко распространена. Причем, появлялась она не только на великокняжеских столах, но и на столах зажиточных горожан, имевших в своем распоряжении аппараты для дистилляции. Об этом, например, бесстрастно и даже как-то буднично вещает знаменитый «Домострой», составленный еще в первой половине XVI столетия:
Самому и вино курить, и быть при том неотступно, а если кому доверяешь — строго тому наказать, как и всем на винокурне, да замечать, по скольку выгонят из котла араки в первый, во второй и в последний раз, а при перегонке также смекать, сколько выкурят из котла сначала, а потом и после всего.
Как видим, курить вино на Святой Руси — дело вполне хозяйское. Четко обозначен регламент — трехкратная дистилляция исходного сырья. Это вам не нынешние самогонщики! Видно, спирт получался неплохого качества, и относились к этому делу серьезно. Не стал бы, видимо, уважающий себя человек той поры заливать в свою глотку вонючую сивуху. Вот здесь и впрямь — традиция в ее лучшем проявлении. И речь здесь идет не только о технологии. Самый важный момент — отношение к этой огненной жидкости. Для чего же она приготовлялась? «Домострой», как-никак, произведение с четко выраженной идеологической направленностью, да не какой-то, а патриархально-православной, где христианскому благочестию уделяется наипервейшее значение. И вот надо же — изготовление хлебного вина (то есть — «самогоноварение», по-современному) никак этому благочестию не противоречит. Весьма любопытно, не так ли? Сегодня у нас крепкие напитки, а особенно их самостоятельное изготовление — чуть ли не признак моральной распущенности. А вот в благочестиво-религиозной Московии (по крайней мере, до тиранических вывихов Ивана Грозного) так не считалось. Не странно ли?
Здесь мы подходим к очень важному моменту. В самом деле, почему дистиллят в ту эпоху, если следовать тексту «Домостроя», не воспринимается в роли ужасного зелья, «зеленого змия», ведущего к погибели? Может, данный текст адресовался исключительно приличным людям, знавшим меру? Совсем не исключено. Но ведь мера здесь, безусловно, тоже как-то связана с особенностями потребления спиртного. С какими, спрашивается? Как мы знаем, после введения «царевых» кабаков (уже при «разгулявшемся» Иване Грозном) производство и продажа хлебного вина оказались под строгим государственным контролем. Но, судя по тексту «Домостроя», изначально государство в «самогонные» дела сильно не лезло. Правда, простому народу в тогдашней Московии разрешалось потреблять хмельные напитки только по праздникам (даже пиво). Господский класс был в этом плане стеснен не так сильно, хотя даже на великокняжеских пирах, несмотря на то (как свидетельствует Герберштейн), что чарки «во здравие» осушались одна за другой, до беспамятства никто не надирался. Но самое интересное, что до конца XVI столетия не отмечалось широкого потребления «огненной» жидкости в целях опьянения. Источники об этом умалчивают, хотя прямо и недвусмысленно указывают, что «огненная» жидкость изготавливалась, причем — прямо в быту и, судя по всему, для собственного потребления (на продажу нет и намека).
На мой взгляд, объясняется это тем, что до поры до времени дистилляты вообще не воспринимались как хмельной напиток, то есть напиток для опьянения, для веселья. Как мы знаем, еще князь Владимир Красно Солнышко определили питие как «веселие Руси». И похоже на то, что в течение нескольких веков — вплоть до утверждения Московского царства — единственно признанным, «традиционным» средством такого «веселого» пития были все те же мед и пиво, идущие из седой старины. Или же привозное виноградное вино (для господского стола, конечно же). Даже в «царевых» кабаках хлебное вино не сразу завоевало доминирующие позиции. Еще долгое время простой народ «снимал стресс» традиционными некрепкими напитками.
«Веселящее» действо хлебного вина было оценено не сразу. И как я полагаю, подобная переориентация на высокий «градус» означала явственный отход от изначального восприятия дистиллятов как сугубо лекарственных средств. Да, «аквавиту» князья и бояре на пирах принимали, но — в чем я абсолютно уверен — исключительно для «мобилизации» пищеварительной системы. То есть водку (в широком значении) пили, но водкой до определенного времени НЕ НАПИВАЛИСЬ. И такое отношение к крепкому спиртному было когда-то в порядке вещей. Именно поэтому, как я думаю, автор «Домостроя», описывая идеал благочестивой жизни, демонстрирует откровенную лояльность к домашнему винокурению. А чего, собственно, смущаться изготовлению лекарств? Дух погибельного «зеленого змия» в хлебном вине еще не был открыт. Во всяком случае, в социальных масштабах. Отдельные опустившиеся личности, конечно же, могли надраться чем угодно, хоть тем же хлебным
вином, но это уже само по себе оценивалось как отклонение от нормы. Благочестивые зажиточные горожане к праздничкам изготавливали мед и пиво, ну и хлебное вино для улучшения аппетита и борьбы с хворями. Что тут такого? Матвей Меховский примерно в те же времена (первая половина XVI века) отмечал, что московиты с помощью огненной жидкости спасаются от холода и озноба. Это довольно важное наблюдение, свидетельствующее о том, что до определенного времени отношение к обжигающим дистиллятам на Руси было совершенно утилитарным. И как раз с такими, чисто утилитарными, целями домовитые хозяева занимались ее изготовлением. Параллельно, например, они делали уксус для сдабривания сытных мясных блюд (тоже традиция — поливать мясо уксусом и посыпать перцем). «Аквавита» стояла в том же ряду — как необходимый в быту продукт. И никакого страха перед алкоголизмом! Да, были времена...
Таким образом, если моя гипотеза верна, то первоначально винокурение никак не ассоциировалось с пьянством, а воспринималось, как я уже сказал, достаточно утилитарно — как один из способов изготовления эффективных и сильных снадобий. Еще раз напомню, что даже обычный спирт (то есть продукт дистилляции сам по себе) со средних веков считался лекарством и продавался в аптеках. В старинных лечебниках «духу вина» приписывалась роль универсального средства, полезного для человеческого организма во многих отношениях. Оно бодрит и укрепляет, возбуждает аппетит, помогает восстановлению сил после тяжкой работы, выгоняет пот и урину, уничтожает паразитов, унимает кровь в свежих ранах. Охлажденное — стягивает сосуды, разогретое — разгоняет кровь в местах ушиба.
Чего уж там говорить, когда и в наши дни простая водка нередко выступает как целительное средство. Не грех рюмочку для аппетита, для «согрева» во время простуды, для снятия тошноты. И совсем святое дело — выпить вечерком «с устатку». И это — далеко не предрассудки, а отзвуки реальной традиции. Таковым и было изначальное восприятие «аквавиты», некогда изготавливаемой прямо на дому. Естественно, что сочетание «духа вина» с силой разнообразных целебных растений только усиливало полезный эффект. Так возникали различные настойки, тинктуры и эликсиры — прародители современных ликеров и ароматных «водочных изделий». И я думаю, что в русском быту изготовление подобных снадобий было делом широко распространенным. В помещичьих усадьбах такие снадобья по старинке изготавливались вплоть до революции, чему немало подтверждений в русской классической литературе.
Впрочем, в каждой нормальной русской семье старались, по мере возможностей, иметь хотя бы пару сортов каких-нибудь целебных настоев. Моя бабушка постоянно пользовалась такими самодельными снадобьями, которыми она перед сном растирала суставы. У моих родителей также были в запасе водочные настойки на березовых или сосновых почках, принимаемых по чайной ложечке во время кашля. Отец делал настойки на корне аира, корне солодки, цветах тысячелистника и зверобоя. Самой ценной была настойка на алтайском Золотом корне. Этому снадобью, издающему тонкий аромат розового масла, приписывались какие-то чудесные свойства восстанавливать иммунную систему (главное, как считалось, ни в коем случае не переборщить с дозой, иначе эффект будет обратный). Был еще целый набор для наружного применения: настой чистотела, настой сирени и многое другое, чего я уже и не помню. Основным компонентом, конечно же, была обычная водка. Но в случаях, если ее применение было накладным, в дело шел и самогон собственного изготовления (а кто в нашей стране не гнал и не гонит?).
Еще раз повторюсь — изготовление таких снадобий есть отзвук традиции, уходящей во времена старой Московии. А может, еще дальше — даже не Московии, а Новгородчины (есть версии, что тот же «Домострой» возник в Новгороде Великом). Это — одно из первых и самых «аутентичных» применений дистиллятов. И надо полагать, что до определенной поры использование «аквавиты» в целях опьянения воспринималось как дурной тон, как нечто противоестественное. То есть огненная жидкость, с какой бы легкостью она ни шла в нутро, очень плохо ассоциировалось с тем, что принято называть напитком (пусть даже хмельным). Мед и пиво — да. Это — «напитки». А вот продукт дистилляции, обжигающий пищевод, — некая «приправа» к трапезе, по аналогии с уксусом. Питие на то и питие, что оно проходит в организм, не вызывая содрогания. С содроганием можно выпить разве что лекарство. Оно
может иной раз и противно, и непривычно, но зато полезно. Ведь чтобы затуманить голову хмелем, вообще (по тем-то временам) не было никакого резону вино курить. На кой, спрашивается, переводить дрова и тратить время? Хочешь «для души»? Так вот она — брага, вот оно — пиво. Бери и напивайся.
Нет, «дух вина» извлекали их браги совсем не для того, чтобы затуманить им голову или поднять настроение. Специально обращаю на это внимание. Дистиллят с момента своего появления вряд ли мог рассматриваться в качестве альтернативы или даже дополнения к привычным хмельным питиям, потребляемым на пирах «за здравие». С одной стороны, оно как-то мало соответствовало тогдашним потребительским ожиданиям. Сами представьте, каково было человеку, не пившему ничего крепче меда и пива, вот так просто переходить на обжигающие «градусы». Для пиратов и путешественников такой продукт, наверное, был в самый раз. Но какой смысл был в такой «альтернативе» на царском столе или на деревенской свадьбе? Знать пила вполне себе качественные напитки — ставленые меды и виноградные вина, простой народ с давних времен жаловал пиво-брагу. Чего было ради застольного веселья мудрить с дистилляцией? С другой стороны, затронем опять же чисто экономический аспект: с какой стати надо было переводить сырье на огненную жидкость, тратить на это время и переводить топливо, если достаточно было привычно повеселиться с пивом-брагой?
Вот и выходит, что затраты эти делались не ради хмельного веселья. Дистилляты стали играть важную роль, но их место на обеденном столе находилось несколько в стороне от привычных хмельных напитков. Принимались они, так сказать, для услужения организму, а не ради «утоления» души. И я абсолютно уверен, что в приличных домах такое отношение к крепкому спиртному сохранялось вплоть до революции (о чем уже неоднократно говорилось). Отсюда, надо полагать, наша привычка пить, а потом закусывать, а не наоборот — запивать хмельными напитками еду (как принято, якобы, у всех европейцев).
Я честно говоря, не могу представить, как можно использовать водку для того, чтобы запивать ей еду (это на заметку снобам, пеняющим русским по поводу «неевропейского» стиля потребления). В действительности, еще раз подчеркну, водка изначально не рассматривалась как некий крепкий эквивалент вина, как напиток, которым можно сопровождать трапезу от начала до конца. Выражаясь по современному, «аквавита» выступала в роли своеобразного аперитива, подобно разного рода горьким настойкам, используемым в наше время на все том же цивилизованном Западе (кто-то может представить, чтобы цивилизованные европейцы запивали еду каким-нибудь биттером на манер вина?). Это не значит, конечно, что состоятельные люди в дореволюционные времена не надирались водкой, но принятый в приличном обществе стиль потребления в общих чертах соблюдался в соответствии с тем образцом, что был задан еще великокняжескими пирами старой Московии. Была, скажем так, некая норма «правильного» пития, где крепким напиткам (снова и снова это отмечу) отводилась роль своего рода «усилителей» пищеварения, а не средства опьянения.
Для наглядности приведем красноречивый фрагмент из известной книги Владимира Гиляровского «Москва и москвичи»:
Моментально на столе выстроились холодная смирновка во льду, английская горькая, шустовская рябиновка и портвейн Леве No 50 рядом с бутылкой пикона.
Еще двое пронесли два окорока провесной, нарезанной прозрачно розовыми,
бумажной толщины, ломтиками. Еще поднос, на нем тыква с огурцами, жареные
мозги дымились на черном хлебе и два серебряных жбана с серой зернистой и блестяще-черной ачуевской паюсной икрой. Неслышно вырос Кузьма с блюдом
семги, украшенной угольниками лимона.
— Кузьма, а ведь ты забыл меня.
— Никак нет-с... Извольте посмотреть. На третьем подносе стояла в салфетке бутылка эля и три стопочки.
— Нешто можно забыть, помилуйте-с!
Начали попервоначалу «под селедочку».
— Для рифмы, как говаривал И. Ф. Горбунов: водка — селедка.
Потом под икру ачуевскую, потом под зернистую с крошечным расстегаем из налимьих печенок, по рюмке сперва белой холодной смирновки со льдом, а потом ее же, подкрашенной пикончиком, выпили английской под мозги и зубровки под салат оливье...
После каждой рюмки тарелочки из-под закуски сменялись новыми...
Кузьма резал дымящийся окорок, подручные черпали серебряными ложками зернистую икру и раскладывали по тарелочкам. Розовая семга сменялась янтарным балыком... Выпили по стопке эля «для осадки». Постепенно закуски исчезали, и на месте их засверкали дорогого фарфора тарелки и серебро ложек и вилок, а на соседнем столе курилась селянка и розовели круглые расстегаи.
— Селяночки-с!..
Ручаюсь, что любой современный русский гуляка, даже из числа людей вполне себе состоятельных, оторопеет от подобного дореволюционного ассортимента. Нет, дело не в наличии каких-то диковинных марок спиртного, многим из нас уже неведомого. Дело в их сочетании, которое по нынешним постсоветским временам считается абсолютно «неправильным» и даже «вредным». Что это за странности? Вначале пьют простую водку, потом ее зачем-то «бодяжат» горькой настойкой («пикончиком»), потом в ход пошли другие настойки. А потом (о, ужас!) «полируют» это дело элем (то бишь пивом). Предложите сегодня любому среднестатистическому русскому гуляке такой набор, и он тут же выдаст вам менторское замечание относительно того, что смешивать спиртные напитки в одном желудке — дело не очень хорошее. А если уж приходится, то желательно пить по нарастанию «градуса». Игнорирование этих простых правил, по нынешним убеждениям, неизбежно ведет к тяжкому бодуну. Поэтому в наши дни среднестатистический россиянин во время гулянки предпочтет пить что-то одно. И этим одним, как нетрудно будет догадаться, скорее окажется обычная водка, без всякого «пикончика».
Короче говоря, по современным меркам герои Гиляровского пили совершенно «неправильно», а уж после смешения водки с пивом (а может, еще и с портвейном Леве No 50) бодун им, вроде бы, светил гарантированно. В общем, дореволюционный стиль нашему современнику теперь уже совершенно непонятен. И не только не понятен, но как будто и противопоказан. Отчего же оно все так круто поменялось-то? Неужели произошли какие-то странные изменения в организмах наших русских людей?
На самом деле изменения произошли в людских головах, точнее — в людских запросах. Специально на этом останавливаюсь. Дело в том, что герои Гиляровского зашли в трактир, чтобы (извиняюсь за грубость) вкусно и сытно пожрать, а не «нажраться» (в смысле «нарезаться» или «надраться»). У нынешнего приличного россиянина, способного организовать для себя нормальный стол с обильной выпивкой и закуской, акценты расставлены прямо противоположным образом — нынешний россиянин именно «нажирается». Точнее, он вливает в себя огненную жидкость ради нее родимой. Внешние атрибуты хорошего застолья, как я уже говорил выше, остались, но смысл вливаний и поглощений существенно исказился.
До революции (напомню в десятый раз) в приличном обществе водка служила средством поддержания организма в процессе поглощения большого количества еды. Шутка ли — умять за один присест пару окороков, два жбана черной икры, блюдо расстегаев, а еще жареные мозги, семгу, балык, салат оливье, солянку, тыкву с огурцами... Современный диетолог, наверное, пришел бы в ужас не столько от перечня спиртного, сколько от списка поглощенных блюд. Надо было обладать поистине зверским аппетитом, чтобы поглотить такое изобилие. И водка (да еще с «пикончиком» и прочими горечами) неплохо стимулировала такой аппетит, помогая чреву поддерживать «работоспособность» на должном уровне.
В наши дни приличный россиянин во время застолья больше беспокоится о работоспособности своей головы, чем чрева. Если раньше водка помогала справиться с тяжестью еды, то теперь, наоборот, еда помогает справляться с тяжелым воздействием алкоголя. Большинству из нас опыт подсказывает, что возлияние спиртного без закуски —
прямая дорога к мертвецкому состоянию с потерей памяти. Приличному человеку оно как бы совсем ни к чему, даже если речь идет о шумной гулянке. Поэтому хорошую закуску такой человек уважает, ибо благодаря оной ему удается и поддержать сотрапезников своим «полноценным» участием в хмельном застолье, и до конца сохранить лицо, не упасть под стол.
Такие вот эпохальные расхождения. Профессор Преображенский, как мы помним, учил своего молодого коллегу правильно есть. Со сменой эпохи выпивка стала актуальнее еды. Теперь бывалые люди учат правильно пить. Основные правила мы уже изложили выше: не смешивай или пей по нарастанию «градуса». Но главное требование здесь, особенно если речь идет о «беленькой», — закусывай соизмеримо выпитому! Иначе водка одолеет тебя. Что это такое, известно каждому: голова соображать перестанет, и веселье ненароком перерастет в опасное приключение. А потом поутру попробуй вспомнить, чего ты там вытворял накануне. И не вспомнишь ведь! Зато другие расскажут, и рассказ этот может стать шокирующим. Так что хорошая закуска она тут к месту.
Примечательно, что навыки «правильного пития» у нас оказались востребованными практически во всех слоях общества, включая представителей высшей партийной номенклатуры и в кругах самых разных «ответственных» работников (недаром ведь Похлебкин просвещал на сей счет депутатов Госдумы — понимал актуальность темы). Казалось бы, причина такого трепетного отношения к правилам поглощения спиртного как-то связаны с простонародным подходам к пиршеству, где желание «надраться» исходно стояло на первом месте. Наверное, если бы Шариков, усвоив барский шик-блеск, соединил его со своими кабацкими привычками, то вышло бы что-то похожее на стиль потребления спиртного сегодняшних «хозяев жизни».
Конечно, такую эволюцию нарисовать не сложно. Истинная де аристократия уступила пролетарскому натиску, и гегемон, воцарившись во власти, все исказил и опошлил. Но вот вопрос: а откуда у самого гегемона появилась привычка туманить сознание горячительной жидкостью? Кто же его к такому действу надоумил? Как я уже показал, дистилляты изначально потреблялись представителями элиты, по крайней мере, совсем не теми, из кого впоследствии набирался контингент кабацких гуляк. И потреблялось горячительное исключительно «здоровья для».
Кому же тогда пришло в голову — вопреки традиции — надираться хлебным вином? Неужели простые мужики чего-то попутали, и стали употреблять огненную жидкость вместо пива? Такое действо, как мы понимаем, могло произойти только в кабаке. Но в кабаках, насколько нам известно, не пировали, а именно пьянствовали. Никакой путаницы быть не могло. Голову мутили всякой имевшейся в наличии жидкостью (окромя воды, конечно же). Так что чарку хлебного вина в кабаке подавали отнюдь не для разгону «желудочных» соков. Нужды в том и не было. Закуска-то не полагалась. Поэтому простым русским мужикам огненную жидкость предложили примерно так же, как позже ее предложили далеким чукчам — с совершенно сознательным умыслом упоить в хлам. И «сознательность» сию проявить могли только представители элиты. Больше просто некому.
Не думаю я, конечно же, что над мужиками ради забавы поставили медицинский эксперимент. Нет, опьяняющее действие дистиллятов на организм было уже испытано до того, как первый русский крестьянин свалился под стол от перебора огненной жидкости. Испытано это действо было, конечно же, теми, кто мог беспрепятственно с хлебным вином соприкасаться — представителями барского сословия и прочими особами, приближенными к важным лицам. Как же, в таком случае, с данным тезисом увязываются мои заявления о традиции, о благочестии, о приеме стопки сугубо для аппетита? Нет ли тут противоречия?
Противоречия никакого нет. Традиция, благочестие, крепкое спиртное как лекарство — все это, так сказать, светлая и открытая сторона жизни наших привилегированных и зажиточных слоев. За праздничной трапезой в кругу семьи, на великокняжеском пиру в присутствии иностранных послов не грех было пропустить рюмашку «аквавиты» для «подготовки» пищеварительной системы к приему обильных кушаний. Но была ведь еще жизнь скрытая, тайная и греховная. Были, наконец, такие места, куда никто посторонний не заглядывал, и куда, казалось бы, даже сам Господь заглянуть не собирается. Вот там-то и можно было «дерябнуть» совсем не так, как на семейных трапезах и великокняжеских пирах. Запретный плод, он, сами знаете, сладок. Вот и пронеслась в головах пресыщенных особ шальная мысль: а чего бы не соприкоснуться с «духом вина» посильнее, не впустить в себя эту божественную субстанцию в таком количестве, чтобы пробрало до самых мозгов?
Специально остановлюсь на этом моменте. Здесь мне придется пройтись по нашей элите. Дело в том, что, вопреки досужим представлениям, многие порочные наклонности и привычки приходят в общество не со стороны морально деградирующих «низов», а как раз со стороны развращенных представителей элиты. И высшие добродетели, и гнусные пороки изливаются в общество прямо оттуда. Оттуда же — полезные изобретения, и оттуда — самые дурные привычки. Так было всегда и так будет. Элита может возвысить общество, и она же способна вплеснуть в него струю смертельного яда. Некоторые мерзости, наблюдаемые нами в социальных низах, среди опустившихся маргиналов, зачастую зарождались и вызревали в высших слоях.
Через кого, например, в Европу пришли наркотики — опиум, гашиш, марихуана, кокаин? Что, нищие, еле сводящие концы с концами представители социального дна сами выработали такие дурные привычки? Да нет же! Как мы знаем, изначально это было особо пикантным развлечением для пресыщенной европейской богемы. Понятно, что наркота плохо вписывалась в традицию европейских народов, но именно это и придавало ей особую ценность в глазах страстных искателей «неземных» наслаждений. Все необычное обладает особым шиком, если оно недоступно массе простолюдинов. И европейские простолюдины долгое время имели весьма смутное представление о наркотическом опьянении.
Интересно, что в XIX веке к потреблению наркотиков относились весьма снисходительно, как к какой-то невинной забаве. Социального зла в этом еще не угадывалось. Вспомним, с каким смаком граф Монте-Кристо описывает восхитительные свойства гашиша, и как он буднично и непринужденно заглатывает ложечку этого восточного зелья:
С этими словами он поднял крышку маленькой золоченой чаши, взял кофейной ложечкой кусочек волшебного шербета, поднес его ко рту и медленно проглотил, полузакрыв глаза и закинув голову.
А как хозяин пещеры уговаривает своего гостя приобщиться к наркотику:
— Потерпите неделю, и ничто другое в мире не сравнится для вас с ним, каким бы безвкусным и пресным он ни казался вам сегодня.
Честно скажу, когда я читал этот роман, будучи еще подростком, данный эпизод вызвал у меня сильное смущение. «Как же так? — думал я, — Главный герой — наркоман! Мало того, что сам дурит свою голову, так еще вовлекает других. И описание гашиша какое-то завлекательное. А как же с последствиями-то?».
Да чего там граф Монте-Кристо! Знаменитый сыщик Шерлок Холмс в часы уныния «ширялся» кокаином! Колол его себе прямо в вену, да еще предлагал то же самое доктору Уотсону:
Шерлок Холмс взял с камина пузырек и вынул из аккуратного сафьянового несессера шприц для подкожных инъекций. Нервными длинными белыми пальцами он закрепил в шприце иглу и завернул манжет левого рукава. Несколько времени, но недолго он задумчиво смотрел на свою мускулистую руку, испещренную бесчисленными точками прошлых инъекций. Потом вонзил острие и откинулся на спинку плюшевого кресла, глубоко и удовлетворенно вздохнул.
Три раза в день в течение многих месяцев я был свидетелем одной и той же сцены, но не мог к ней привыкнуть. Наоборот, я с каждым днем чувствовал все большее раздражение и мучался, что у меня не хватает смелости протестовать. Снова и снова я давал себе клятву сказать моему другу, что я думаю о его привычке, но его холодная, бесстрастная натура пресекала всякие поползновения наставить его на путь истинный. Зная его выдающийся ум, властный характер и другие исключительные качества, я робел и язык прилипал у меня к гортани.
Но в тот день, то ли благодаря кларету, выпитому за завтраком, то ли в порыве отчаяния, овладевшего мной при виде неисправимого упрямства Холмса, я не выдержал и взорвался.
— Что сегодня, — спросил я, — морфий или кокаин?
Холмс лениво отвел глаза от старой книги с готическим шрифтом. — Кокаин, — ответил он. — Семипроцентный. Хотите попробовать?
Каково?! Внештатный сотрудник полиции, так сказать, с колотыми венами! По нынешним меркам — просто ЧП! А тогда? А тогда о наркомании как о массовом социальном зле практически ничего не знали. Страдал ли от ломки герой Конан-Дойля, неизвестно. Зато известно, что в широких слоях простонародья пристрастие к наркотикам в ту пору не отмечалось. По крайней мере, в таких масштабах, чтобы впору было бить в колокола.
Примерно так же обстояли дела с крепкими дистиллятами в ранние времена Московского царства. Далеко не сразу простой народ сумел «подсесть» на огненную жидкость. До определенной поры этим делом увлекались лишь отдельные особы, приближенные, так сказать, к державному престолу. Вообще, обращу внимание на то, что в показательно-благочестивой Московии, где государи особо пеклись о народной трезвости, для особо ценных «государевых слуг» по части выпивки делалось исключение. Как свидетельствуют иностранные авторы — от Герберштейна до Флетчера, — великий князь Василий III построил для них за Москвой-рекой слободу, где они могли свободно вкушать пиво и мед, даже в постные дни. Потому и названо было это злачное место «Наливайка» (Nali civitatem, Nalevki dictum). Дальнейшим продолжением указанной злачной темы стало учреждение Иваном Грозным первого на Святой Руси царева кабака. Вот тут-то, отмечают многие авторы, и началась наша головная боль! Былое легкое веселие народа быстро превратилось в тяжелый хмельной угар.
Надобно отметить, что начало кабацкой истории запутано исследователями настолько, что просто иной раз поражаешься обилием противоречивых цифр и нелепых заявлений. То, значит, пишут, будто первый кабак Иван Грозный учредил аж в 1533 году (когда будущему царю было всего три года!). То заявляют, что кабак появился в 1555 году для гульбы опричников (стоило бы вначале поинтересоваться, когда появилась эта самая опричнина). Даже такой авторитетный автор по кабацкой части, как Иван Прыжов, без малейшего смущения пишет о том, будто Иван Грозный после взятия Казани запретил в Москве торговать водкой, позволив пить ее только своим опричникам, для чего на Балчуге для них и был построен первый кабак! Произошло это событие, по его данным, в 1552 году. Иван Прыжов, конечно, при жизни был большим оригиналом, но странно то, что вот эта дата гуляет теперь по разным энциклопедиям с неизменным упоминанием о пьянствующих опричниках.
Впрочем, не будем придираться к датам (ну, мало ли бывает оговорок?). Из всего нагромождения информации можно с точностью утверждать, что у приближенных Ивана Грозного было некое злачное место, где они беспрепятственно надирались. Появилось ли оно до или после учреждения опричнины, не суть важно. Важно, что там вытворялось что-то не очень хорошее с точки зрения благочестивого человека. В этом нас убеждает попытка царя Федора, отличавшегося (в противоположность своему отцу) особой щепетильностью в нравственных вопросах, сломать и уничтожить этот рассадник греха. Данное действие кажется не совсем логичным ввиду того, что подобных питейных заведений в ту пору было уже достаточно много (если опять же верить исследователям). Может, первый кабак на Балчуге выступал в роли дурного символа? Не случайным, наверное, выглядит и то, что Борис Годунов — бывший опричник — зачем-то его восстановил. Вполне возможно, что с этим местом у него были связаны какие-то сильные воспоминания.
Нас в данном случае интересует вот что: потреблялось ли в тех злачных местах хлебное вино? Флетчер, указывая на то, что в конце 1580-х в каждом большом русском городе был кабак, перечисляет их хмельной ассортимент, куда входила «аквавита», которую называли «Русским вином» (Russe wine), а также мед и пиво (mead, beere). Что для нас здесь примечательно? А примечательно то, что «аквавиту» предлагают в кабаке для опьянения и без всякого сытного сопровождения. Вообще без еды! Это и есть «кабацкий стиль» потребления спиртного, утвержденный еще самим Иваном Грозным.
Исследователи кабацкого дела, к сожалению, стали ассоциировать кабаки с водкой, заостряя внимание на казенном характере организации продажи огненной жидкости. В итоге кабак стал у нас прочно ассоциироваться с водкой. На самом деле такое отождествление не совсем правомерно, точнее, отвлекает нас от сути проблемы. В кабаках, как мы уже сказали, продавались самые разные хмельные напитки, в том числе традиционные — мед, пиво, брага. В принципе, государственная монополия на продажу спиртного (вопреки мнению Похлебкина) могла осуществиться и при отсутствии дистиллятов. Это уже проблема чисто политическая и идеологическая. По крайней мере, в знаменитом указе Ивана III мы не находим упоминания о хлебном вине. Речь шла о всё тех же традиционных хмельных напитках, испокон веков изготавливаемых самостоятельно к самым различным праздникам, когда было не грех выпить на славу, основательно захмелев. Как я уже показал, крепкие дистилляты изначально с этой целью не использовались. Причем это была не только российская, но, судя по всему, международная практика. Дистилляты и настойки (тинктуры) на их основе — это, прежде всего, лекарственные снадобья. Их включение в состав опьяняющих напитков знаменовало некий перелом в стереотипах потребления спиртного. Перелом, в социальном отношении не совсем благоприятный. Я не хочу утверждать, что именно Россия показала здесь дурной пример остальному человечеству. Скорее всего, данное явление тоже носит международный характер. Но, учитывая, что именно водка (в смысле хлебного вина) стала восприниматься как русский «национальный напиток», то в нашем случае практика изменения сознания с помощью огненной жидкости, причем — безотносительно к составу исходного сырья и ароматических компонентов (то есть только чистые «градусы») — оказалась явлением с далеко идущими историческими последствиями, меняющими предшествующую традицию. И не просто меняющими, но — ломающими «через колено» общественное сознание, сложившуюся систему оценок.
Подчеркиваю: водку и прочие крепкие напитки можно потреблять в стиле приведенных выше героев Гиляровского. Это когда спиртное является сопровождением обильного, сытного стола. Сопровождением! Да, «градусы» могут слегка ударить в голову. Однако здесь не ставится цель потерять рассудок и в итоге упасть в забытье. По большому счету, здесь сохраняется традиция корчмы, когда люди собирались за обедом или ужином ради приятного времяпровождения. Возможно, слегка под хмельком, но не более. И в этом случае водка или крепкие настойки в качестве «столового вина» нареканий не вызывают. Собственно, в каком-то смысле они здесь вписываются в национальную кухню и вообще — в культуру национального застолья. Водка при своем назначении как «пользительной» для организма жидкости очень даже логично выглядит в качестве специальной «пищевой» добавки. Как мы знаем, в южных странах именно такое отношение сложилось применительно к виноградным винам. Собственно, все искренние поклонники вина приветствуют его в сочетании с теми или иными блюдами. Относительно крепких напитков вполне возможно сохранение того же подхода. Не в том смысле, конечно, что водкой и настойками можно запивать пищу (бррр!!!), а в том, что само предназначение спиртной жидкости здесь никак не ассоциируется с пьяным разгулом.
Я опять вынужден здесь особо подчеркивать данный аспект. По сию пору в нашем общественном сознании переплетаются оба взгляда на потребление и даже на сам образ спиртного напитка. Водка имеет, с одной стороны, позитивный, привлекательный ассоциативный ряд, неизменно связанный с традиционным русским праздничным столом — всё те же окорока, расстегайчики, красная и черная икра, грудинка, буженинка, телятинка, салат оливье, селедка, балык, грибочки, соленые огурчики и прочие разносолы. Здесь пьяное забытье и рвотные рефлексы воспринимаются как досадное отклонение от нормы, как путь в преисподнюю. Но, с другой стороны, та же водка вызывает в сознании шальные образы пьяного веселья, пьяных приключений и дурных выходок. Нет, речь идет не об обычной амбивалентности, присущей спиртному напитку вообще, потребление которого так или иначе связано с нормой. Речь идет о том, что второй ассоциативный ряд для определенной части населения также окрашен в позитивные тона. Здесь водочка воспринимается как чудесный эликсир, способный скрасить мрачные, беспросветные будни, даря мгновения «райских» переживаний.
Суть проблемы в том, что водка как наш «национальный напиток» опасно тяготеет ко второму ассоциативному ряду. Во всяком случае — в глазах российских потребителей. То есть ее «национальная особенность» выражается именно в ее опьяняющих свойствах, абсолютно ничем не замаскированных — никакой вкусовой палитрой, никаким букетом. Истоки такого восприятия, конечно же, восходят целиком к царевым кабакам, где простой народ и мог постичь крепкий дистиллят именно в его сугубо опьяняющей ипостаси. Ибо в кабаках, где отсутствовал трапезный стол, иной ипостаси и не предполагалось. И страшно было не то, что в казенных питейных заведениях было дозволительно и даже необходимо (во «благо» государства) напиваться. А то, что в ассортименте кабаков фигурировал напиток, который в приличных домах в такой роли до поры до времени не выступал. Крепкий алкоголь, еще раз напомню, был в обиходе тогдашних аптекарей. И тот факт, что ему нашли место еще и в питейных заведениях, где пьянство поощрялось на уровне самого Государя, красноречиво свидетельствовал о сломе некогда привычных стереотипов.
Именно это и было принципиальным моментом. Здесь не столько важна экономическая и политическая подоплека организации кабацких сетей распространения спиртного. Эта сторона дела как раз хорошо понятна, если не сказать — банальна. Да, государство нашло для себя источник легких денег. Да, вовлечение народа в пьянство отражает не только особенности тогдашнего социально-политического и экономического устройства, но и моральные качества российских правителей — демонстративно набожных, но при этом алчных и беспринципных. Здесь, собственно, тоже нет ничего удивительного. Вопрос в том: почему лекарственное снадобье (в сущности своей) становилось в один ряд с традиционными хмельными напитками? На кой, почему так произошло?
Итак, еще раз напомню, что «веселие пити» на Руси издревле увязывалось с медом, пивом и брагой. Любой крестьянин к празднику все это мог приготовить собственными руками. Конечно, речь шла в данном случае лишь о ритуальном потреблении, об откровенной пьянке, но пьянке — строго регламентированной религиозной традицией. Перечисленные напитки не входили в число повседневных, ими не запивали ежедневную трапезу. Для этой цели, как мы знаем, обычно использовался квас. Даже пиво (хмельное пиво) изготавливалось два-три раза в год к определенным датам. Праздник, восходящий к языческим временам, сам по себе воспринимался как некое отклонение от «земной» нормы. Праздник — это время встречи с миром иным, воспоминание о райских временах, когда люди и боги жили вместе. Во время праздника допустимы некоторые, мягко говоря, излишества. В том числе — в приеме хмельных напитков. Но эти излишества точно так же распространялись и на прием пищи, что, разумеется, сглаживало действие спиртного. Что допустимо в праздники, то недозволительно в будни. В будни благочестивые люди не только не напиваются, но и питаются значительно скромнее. Напиться в праздник зазорным не считается. А вот напиться в будни — грех.
И вот в свете сказанного переходим к кабакам, созданным с единой целью — принять «на грудь» порцию спиртного безотносительно и к праздникам, и к застолью. Причем — с полного дозволения и даже поощрения со стороны государства! Со стороны Первого лица, воспринимаемого чуть ли не как наместником Господа! И пили в кабаках (не закусывая) во здравие царя! Кабак, образно говоря, есть место для осуществления некой мистерии. По сути своей он выполнял в те времена ту же функцию, какую выполняли первые европейские наркопритоны. Наркотики, как известно, изначально также выступали в качестве лекарственных зелий (об этом еще поговорим чуть ниже). Однако искателям неземных наслаждений лечебные свойства опиума или гашиша вряд ли были интересны. Их интересовал исключительно опьяняющий эффект. И именно данная ипостась вышла в сознании европейцев на первое место. Хорошо только то, что в европейских странах государство не стало организовывать сети по распространению наркотиков. Самодержавная Московия пошла другим путем. Организация царевых кабаков в конечном итоге сыграло роль наркотизации населения через продажу крепких напитков в качестве опьяняющего средства. С определенных пор именно водка стала здесь самым ходовым товаром, что совершенно неудивительно.
Подчеркну, государственная торговля спиртным (даже через откупа — не суть важно) сама по себе — вещь банальная. Конечно, здесь есть проблемы этического свойства, но это уже детали. Но вот то, что государство Российское к традиционным хмельным питиям добавило огненную жидкость, точнее — сделало легитимным такой стиль ее потребления — как раз и имело далеко идущие социальные последствия! Запретив простым людям изготавливать на дому традиционные легкие пития, власть преспокойно легализовала и оправдала потребление дистиллятов в качестве опьяняющего напитка (снова и снова повторяю: в быту огненная жидкость изначально использовалось в качестве снадобья — в полном соответствии с исходной культурой потребления дистиллятов). Вдумайтесь в простой факт: в кабаках, помимо пива и браги, преспокойно фигурировало не только простое хлебное вино, но, например, и анисовка. Ладно, обычная хлебная «самогонка» — еще бы куда ни шло. Но вот анисовка! Кабак — не аптека, в самом-то деле. И настойка, предназначенная по своему составу исключительно для улучшения работы пищеварительной системы, как-то странно выглядит в заведении, где не лечились и не вкушали никакой обильной пищи. А только напивались! Мало того, первоначально, в XVI столетии, крепкие напитки были в несколько раз дороже, чем традиционные, привычные пития. Спрашивается, в чем был смысл их появления в кабаках, куда устремлялись толпы непритязательных питухов?
Понятно, что уже на исходе XVII века, когда винокуренная промышленность набрала приличные обороты, вопрос выбора средств опьянения уже не стоял. К хлебному вину и его производным общество уже было привычным. Но так ли было с самого начала? В XIV веке, отведав итальянской «аквавиты», русские князья и бояре сочли ее непригодной для потребления в качестве напитка как раз из-за своей крепости. А в XVI к этому напитку (уже — напитку) началось постепенное привыкание. С кого все началось? Самое интересное, что «Домострой» требует строго-настрого прятать хлебное вино от людей, имеющих пристрастие к спиртному. А с организацией царевых кабаков именно для таких любителей больших «градусов» это убойное зелье выставили напоказ с государева же «благословения». Мы понимаем, что в любом обществе есть люди, готовые обманывать голову с помощью любых доступных средств, в том числе с помощью лекарственных препаратов. Именно такие персонажи поспособствовали тому, чтобы старинные аптекарские снадобья (даже простая «аквавита») перешли в разряд хмельного пития. И, как я уже говорил, первый кабак на Балчуге, построенный для приближенных Ивана Грозного, и был как раз таким злачным местом, где провели сей «эксперимент» над организмом. Это новшество, проверенное не последними в стране людьми, закономерно (и, возможно, буднично) перешло затем на другие кабаки.
Нет, я не утверждаю, что надираться водкой без закуски — какое-то русское изобретение. Идею вполне могли подать любые басурмане — хоть западные, хоть восточные. Суть не в этом. Суть в том, что именно первый кабак — как место закрытое и предназначенное только для «избранных» — создал первый образец для тиражирования в масштабах всего государства, куда только доходила власть Самодержца. Если говорить по существу, то весь ужас ситуации (в социальном плане) заключался в том, что за образец было принято злачное место, выполнявшее роль этакого средневекового наркопритона для пресыщенных личностей.
Чтобы понять генезис данного феномена, приведем один эпизод из гениального кинофильма Оливера Стоуна «Взвод». Помните, как молодой солдат — герой Чарли Шина — попадает в закрытый бункер, где его сослуживцы-однополчане расслаблялись посредством наркоты и музыки. Вполне себе нормальные, даже героические ребята. Но в перерывах между боями они открывали для себя, так сказать, райские мгновения с помощью марихуаны. «В первый раз? Ну, тогда сейчас для тебя жизнь переменится» — говорит главному герою сержант Элиас, пустив в его легкие через ружейный ствол наркотический «паровоз». Дальше, по сюжету, главный герой уже довольно крепко «подсел» на «травку», на что ему делает замечание его более опытный товарищ: «Ты слишком много куришь этой дури, приятель».
При чем здесь водка (точнее, крепкий дистиллят, хлебное вино)? При том, что в случае приема хорошей дозы она давала аналогичную перемену в сознании, угрожая таким же привыканием. Другой наркоты на Руси, надо полагать, во времена Ивана Грозного, еще не было. И крепкий алкоголь — при соответствующем к нему отношении — вполне мог играть роль его аналога. Не исключено, что в первом кабаке опричники точно так же искали особого расслабления, неведомого (и запретного) для простых людей (а тем более для благочестивых христиан). Пару стаканов хлебного вина натощак и без закуски — и вот уже твоя голова погружается в иной мир. Мистерия? Похоже.
Здесь уместно провести параллель с древнегреческими поклонниками Вакха. Было странно, что древние греки считали дурным тоном пить неразбавленное вино. И в то же время мы находим у них пугающие рецепты явно наркотических зелий, когда то же вино смешивалось с растительными галлюциногенами. Ясно, что в первом случае речь идет об обычном, традиционном использовании вина, когда оно является частью трапезы. В другом случае речь идет о ритуальном напитке, потребляемом представителями оккультных обществ ради изменения сознания. Чего там говорить, если даже прекрасная Елена (по Гомеру), знала какую-то «волшебную» добавку, благодаря которой человека покидала печаль, и он становился веселым до экстаза. На исходе средневековья, судя по всему, в такой роли выступил крепкий алкоголь.
Печальным фактом в случае с Россией является то, что здесь приобщение к крепкому спиртному осуществлялось через мобилизацию государственных ресурсов, в том числе — управленческих. И по мере развития винокурения хлебное вино становилось все более и более доступным обычному потребителю, производя упомянутый негативный эффект наркотического привыкания. Об этом в состоянии понять любой из нас, опираясь на наглядные примеры нашего современного быта: тот, кто постигает состояние опьянения через водку, впоследствии останавливает свой выбор только на ней. То есть воспринимает ее как некий эталон качества спиртных напитков вообще. И чем чище водка, тем привыкание к ней идет сильнее — как к любому рафинированному продукту.
Отмечу, что опьяняет водка совсем не так, как традиционные старинные пития — всё то же пиво, брага и мед. И в старину, конечно же, этого не могли не заметить. И надо полагать, что завсегдатаи первого кабака открыли для себя именно эти особые свойства хлебного вина как хмельного напитка. В чем тут отличие от традиционных питей? Понять разницу не сложно. Дело даже не в количестве выпитого. Традиционные пития сильно ослабляют тело, плавно затуманивая голову. От пива или браги вы уснете быстрее, чем окунетесь в «иной мир». И тело ваше перестанет вас слушаться прежде, чем голова откажется вообще соображать. Меды в этом отношении вообще отличаются тем, что сильно слабят ноги, иной раз — при абсолютно трезвой голове. Ну а то, что перебор чреват здесь жуткими утренними «отходняками», говорить не приходится.
Иное дело — водка, особенно — чистая. И особенно — на пустой желудок и без всякой обильной закуски. Здесь голова отключается первой, еще до того, как ослабнет тело. Человек может уже ничего не соображать, однако при этом он будет полон сил и энергии. Я уже не говорю о притуплении органов чувств, о резком снижении болевого порога, что, как мы понимаем, делает такого человека опасным для окружающих. Ведь он совершенно перестает контролировать самого себя, но при этом может хорошо держаться на ногах и почти не чувствовать ни боли, ни страха. Чтобы так затуманить голову пивом и даже виноградным вином, вам придется выпить такое количество, из-за которого, как я уже сказал, начнет расслабляться ваше тело. Водка в социальном смысле тем и опасна, что человек от нее в состоянии одуреть, еще сохраняя координацию движений и не имея ни малейшего расположения ко сну. И что придет в его пьяную голову, куда и на что эта пьяная голова направит исполненное спиртной энергией тело, Бог его знает...
Уверен, что данную особенность хорошо заметили в те далекие времена, когда только начались подобные «эксперименты». Возможно, не будь указанного эффекта, крепкое спиртное никогда бы не выдвинулось на роль «серьезного» хмельного напитка. Возможно, оно так бы и осталось лекарственным снадобьем или важным компонентом обильного застолья. Но с ним произошла та же метаморфоза, что и с наркотиками.
Напомню еще раз, что наркотики проникли в европейские страны в качестве сильнодействующих лекарственных препаратов и вплоть до XIX века воспринимались именно в таком амплуа. Долгое время мало кому в Европе приходило в голову рассматривать их безотносительно к медицинским целям — как средство получения какого-то особого удовольствия. И это несмотря на известную порочную практику восточных народов, с которой были знакомы европейские путешественники. Однако примерно до 1820-х годов бахвалиться пагубным пристрастием к наркотическому зелью считалось дурным тоном. Во всяком случае — чем-то ненормальным.
И в самом деле, как бы мы отнеслись в наши дни к человеку, рассказывающему о том, какие невероятные ощущения он испытывает от каких-нибудь противогриппозных таблеток? Что касается наркотиков — опиума, марихуаны, кокаина, — то еще с XVI столетия они были предметом пристального изучения европейских медиков. И если они и рекомендовались к применению, то исключительно в качестве лекарств. Причем, спектр их действий на организм был необычайно широким. Опиум, например, был важным компонентом различных микстур, назначавшихся не только (как можно было подумать) ради улучшения сна или в качестве успокоительного или тонизирующего средства, но также при лечении подагры, рвоты, колик, плеврита, болезней легких, камней в почках. Настойка опия в качестве такого универсального препарата долгое время была весьма популярна. Считалось, что опиум поддерживает жизненные силы человека и помогает, тем самым, справиться с болезнью. О значении опиатов — морфина, кодеина и героина — для современной фармакологии и говорить не приходится. История известная.
То же самое касается и других наркотиков, которые в определенный исторический период свободно продавались в аптеках Европы и США по вполне доступным ценам. Подчеркиваю — в аптеках! Даже марихуана, которая ныне воспринимается чуть ли не как символ легкой «дури», когда-то использовалась европейскими врачами в качестве обезболивающего средства, а также для борьбы с эпилептическими припадками и ревматизмом. Мало того, на Востоке ее применяли для лечения дизентерии и венерических болезней! Листья коки использовались для лечения ран и суставов, а кокаином европейские врачи даже лечили болезни сердца и невралгию.
О том, как наркотики в Европейских странах перекочевали из сферы медицины в злачные места, можно легко проследить на историческом материале. Надо сказать, что тот же опиум время от времени похваливали весьма известные английские врачи. Но, подчеркиваем, исключительно как очень сильное лекарство. Причем, похваливали с оговорками, поскольку случаи смерти от передозировки отмечались регулярно. А вот с первой половины XIX века им уже начинают в открытую «баловаться» откровенные гедонисты и сибариты, не связывая сие пристрастие с избавлением от хворей. Мало того, не стесняясь делиться своими ощущениями и переживаниями. Во Франции с 1840-х годов у некоторых молодых прожигателей жизни, корчивших из себя нонконформистов, большое одобрение получил гашиш. Естественно, исключительно как средство развлечения и получения нового, необычного опыта. Важным было то обстоятельство, что подобное изменение отношения к наркотическим веществам открыто шло от представителей элиты. Большую роль в популяризации наркотиков, как мы знаем, сыграли представители славного литературного сообщества. Конечно, в низших слоях подобные злоупотребления, когда наркотическое снадобье применяется не для лечения, а для опьянения, очень часто было в порядке вещей. В то же время нельзя не согласиться, что простым работягам, по грубости своей искавших забвения любым способом, не приходило в голову заниматься эстетизацией и пропагандой подобной страсти, придавая наркотику некий красочный ореол. И в описываемую эпоху потребление простыми трудягами наркотиков еще считалась роскошью, которая была под стать только состоятельному сословию.
Разумеется, ревнители нравственности осуждали пристрастие к зелью, но ведь не они определяли вкусы и привычки искателей сильных ощущений. Последние же сделали для себя открытие, пусть противное тогдашней морали, но отображающее в какой-то мере новую веху в развитии опасных потребительских запросов. Открытие заключалось в том, что очень известное лекарственное снадобье может выступать в роли источника необычайных наслаждений. Считать такое перенос акцентов результатом дурных наклонностей обездоленных и отупевших низов мы совсем не имеем права, ибо еще более выраженную страсть к наркотикам демонстрировали представители высших слоев, включая и королевских особ. И не без их попустительства порочные наклонности закреплялись в социальных низах, когда наркотические снадобья бесконтрольно поступали в аптечные киоски и даже бакалейные лавки, где они отпускались без всяких рецептов. У нечистых на руку аптекарей, естественно, возникал соблазн, что называется, «подсадить» на такие препараты всех желающих. Фактически, Европа окуналась в пучину восточной стихии, ибо там, на Востоке, наркотики в подобном амплуа выступали еще с древних времен. Однако надо понимать, что в Европе подобная тенденция не подкреплялась открытой государственной политикой. Во всяком случае, государство не участвовало в создании сетей по распространению наркотической дури для «подсаживания» населения на это зелье с целью пополнения казны.
Известно, что у благовоспитанных европейцев наркомания изначально ассоциировалась с восточным варварством, вызывая законное отвращение. Правда, в отношении жителей Востока пресловутой «политкорректности» в ту пору еще не наблюдалось. Поэтому англичане без стеснения «подсадили» на опиум население Китая, хотя в самой Британии такое отношение к людям выходило за рамки существующих нравственных правил, и наркотические средства продолжали считаться исключительно лекарствами.
Но ведь нечто аналогичное по смыслу китайской «опиумной чуме» случилось несколькими столетиями ранее на Святой Руси, в Самодержавной Московии, когда дистилляты и настойки на их основе, изначально считавшиеся лекарственными средствами, стали появляться на прилавках царевых кабаков! В этом смысле аналогия с наркопритоном напрашивается сама собой. И главное — эти злачные места курировались самим государством! Несмотря на непрестанные лицемерные апелляции к святости, меркантильные интересы государевых мужей привели к беспрецедентному по масштабу вовлечению населения страны в пьяный угар, что было сродни насаждению наркомании — как в социальном, так и в чисто физиологическом смысле. Для XVI столетия, когда добрая часть народа крепче браги ничего не пила, данное сравнение с наркопритонами выглядит вполне корректно. В этом плане, откровенно говоря, российские самодержцы относились к своим подданным прямо как к жителям покоренной колонии.
В книге Ричарда Дейвенпорт-Хайнса «В поисках забвения: всемирная история наркотиков, 1500 — 2000» приводится такое описание китайской курильни опиума:
Курильни опиума представляют собой самое жалкое и презренное зрелище. Они открываются в шесть часов утра и закрываются в десять вечера. В каждой стоит от четырех до восьми бамбуковых лежанок с грязными подстилками из пальмовых листьев. В изголовье находится узкая бамбуковая подставка, на которую кладут голову. В центре каждой курильни стоит маленькая лампа, над которой раскуривают трубки и которая рассеивает мглу в этом прибежище порока и нищеты. На старом столике стоят несколько чашек, чайник и кувшин с водой для курильщиков.
Столь же мрачно выглядела «питейная» изба обычного российского кабака: грязь, вонь, ругань и пьяное забытье завсегдатаев. Сходство первых кабаков с наркотическим притоном еще больше усиливается как раз в силу того, что они организовывались именно как злачные места, а не как место нормального цивилизованного досуга, общения, приема пищи. Нет, именно злачное место, где человек искал дури и забвения, где процветали азартные игры, блуд, проституция, куда устремлялся весь сброд и мелкая уголовщина. Именно в таком облике кабак и вошел в русскую традицию — как скопище пороков и дурных страстей. И мерзость эта сохранялась чуть ли не до революции. Русские господа, со своей стороны, сумели отгородиться от этого варварства в собственном уютном европейском мирке приличных ресторанов, где то же самое крепкое питье стоило уже втридорога. Что касается простонародья, то на нем «пьяные» деньги зарабатывались не столько путем высоких наценок, сколько с оборота, благо, что винокуренное дело, о чем я уже говорил, было с определенных пор поставлено неплохо. Зелья в стране оказалось достаточно для того, чтобы однажды оно перешло в разряд «любимого национального напитка».
Тем не менее, в московский период дистилляты и настойки на их основе (о чем я также упоминал) не относились к категории дешевого, доступного для простого народа пития. По понятным причинам, обычная брага стоила дешевле. А поэтому у нас нет оснований (снова это подчеркиваю) связывать кабацкую гульбу исключительно с водкой. С чего же, спрашивается, традиционные пития (в качестве средства опьянения) постепенно отходили на задний план, уступая место крепкому алкоголю?
Здесь, в принципе, напрашивается простой технический аргумент: крепкий алкоголь более удобен в обращении, в хранении, при перевозке — он не портится и занимает меньше места, чем легкие хмельные напитки. Ведь одна чарка хлебного вина, как-никак, по количеству «градусов» была сопоставима с пятью-шестью чарками пива или браги. Однако его производство предполагало дополнительные затраты. В деревнях позднесоветского периода каждая уважающая себя бабулька держала запас браги, которой она оплачивала, так сказать, работу местных питухов. В принципе, питухам без разницы, чем надираться. И вполне может быть, что до середины XVII века, пока производство питей не отделили от продажи (а до этого времени содержатели кабака самостоятельно решали вопрос с изготовлением спиртного), хлебное вино в ассортименте питейных заведений не доминировало. И вряд ли с момента организации казенных кабаков оно было самым популярным напитком — хотя бы в силу своей дороговизны (в сравнении с пивом-брагой).
Лишь когда производство дистиллятов фактически вышло на промышленный уровень (а это произошло только в середине-конце XVII столетия), хлебное вино — по причине указанных удобств — стало занимать прочные позиции в качестве горячительного. Однако еще до этого момента оно должно было завоевать репутацию «серьезного» хмельного напитка, на который не грех раскошелиться. И судя по всему, такую репутацию в глазах любителей ядреных «градусов» завоевал еще до того, как российская промышленность наладила его массовый выпуск. Так или иначе, хлебное вино, невзирая на свою первоначальную цену, должно было в глазах питухов обладать ореолом привлекательности. Пусть дорого, но зато эффективно — голову «дурит» с малой дозы. «Градусы» («хмель» — по старому) в концентрированном виде. Ничего «лишнего». Прямая дорога к эйфории.
Именно так и слагался, надо понимать, наш водочный миф. Пиво и брага — как дешевый эквивалент «серьезного» пития, и только огненная жидкость — как абсолютно адекватный настрою питуха продукт. То есть, сколько бы ни стоило такое питие — оно в глазах любителя надраться есть эталон, идеал, к которому уже нечего прибавить в качественном смысле. Ну разве будет закоренелый наркоман, «подсевший» на опиаты, считать чистейший героин чем- то незавершенным или содержащим что-то лишнее? А что касается цены — это уже другой вопрос, к потребительским запросам отношения не имеющий. Для русского питуха дешевая бражка в сравнении с водкой была, скорее всего, тем же, что для современного наркомана дешевая, кустарно изготовленная «ханка» в сравнении с дорогим, профессионально очищенным героином. Не можешь набрать денег на качественную «дурь», перебивайся грязным суррогатом. Возможно, аналогичное восприятие спиртного вырабатывалось и в российских кабаках. Мы можем утверждать это со всей уверенностью, поскольку данный подход (о чем уже говорилось неоднократно) прочно укоренен в нашем общественном сознании. И его генезис, в чем я абсолютно уверен, связан именно с кабацкой «традицией», не имеющей ни малейшего отношения, как я показал, с изначальным (подлинно традиционным) подходом к крепкому алкоголю.
Еще раз проговорим основную мысль. В исходном ракурсе крепкий алкоголь (хоть просто хлебное вино, хоть «водочные изделия» на его основе) не выстраивался в какую-то иерархию качества в сравнении с традиционными хмельными напитками. «Аквавита» занимала свое место, а мед, пиво, брага, вино — свое. Какое-то иерархическое соподчинение могло произойти только в рамках «кабацкого» восприятия, когда традиционные напитки воспринимались как своего рода «сырье» для получения крепкого пития. Именно так, например, нынешние гуляки воспринимают бражку — как сырье для самогона. И если ее приходится пить, то только по причинам сугубо экономическим, но не в силу потребительских предпочтений. При хорошем раскладе выпивоха, естественно, «тяпнет» самогону, чем бражки, ибо самогон концентрирует в себе то единственное, ради чего его «принимают на грудь» (то есть ради «градусов»).
Именно этот сугубо наркотический характер восприятия спиртного определяет его маргинальную суть, которую человек мог вынести из кабацкого мира как типичного (снова повторюсь) злачного места. Можно ли при упомянутом ракурсе характеризовать водку как «национальный напиток»? Представьте на минутку, что в сознании большинства французов в таком соподчинении оказалось бы виноградное вино — как сырье для коньяка. Нелепо, не так ли? Вино, как и коньяк, занимает свою собственную нишу, не являясь неким дешевым эквивалентом последнего. У вин, как и у коньяков, своя собственная иерархия. По своим потребительских характеристикам они не сопоставимы.
Вся пагубность нашего водочного мифа в том и состоит, что он предполагает именно такое соподчинение, вышедшее из кабацкого мира. Пивко и винишко как что-то «несерьезное», тогда как крепкий алкоголь — это да, это «по-взрослому», «по-настоящему». Пивком у нас, как известно, только балуются или «поправляются» с бодуна. К вину отношение вообще скептическое (ни то, ни се). Водка же — другое дело. Этот напиток — прямо по назначению. Откуда пошло столь одномерное восприятие? Естественно, из «царевых» кабаков. И проблема не в том, что оно отражает порочное сознание выпивохи. Проблема в том, что оно крепко укоренилось, так сказать, в широких слоях населения. Укоренилось в качестве «национальной традиции». Этот взгляд на спиртное транслируется даже теми, кто не имеет этих порочных наклонностей, либо у кого они явно не выражены. Но именно здесь находится источник, скажем так, совращения подрастающего поколения, вовлечения его в алкогольную зависимость через навязывание дурных стереотипов. По сути дела, извращенное отношение к дистиллятам, некогда порицаемое как признак низких душевных качеств, превратилось в своеобразный негативный «культурный код», транслируемый на все лады.
Теперь перед нами встает неизбежный вопрос: как избавиться от этого национального проклятия, как преодолеть губительную кабацкую псевдотрадицию, преодолеть алкогольную зависимость населения? Достаточно ли пресловутой «борьбы с пьянством и алкоголизмом», на чем у нас поднаторели яростные пропагандисты так называемого трезвого образа жизни. Приемы их борьбы хорошо известны: неуемная пропаганда трезвости, разоблачения всех форм потребления спиртного и, естественно, ограничение производства и продажи алкогольных напитков — вплоть до «сухого закона». Как мы знаем, такие действия у нас время от времени предпринимались. Самое смешное — начиная уже с XVII столетия, можно сказать — в золотой век кабацкого дела, поставленного самим государством. О приснопамятной горбачевской компании по отрезвлению народа и говорить нечего. Сегодня борцы за трезвость (мнимые и искренние) снова оживляются, готовясь нанести очередной удар по зеленому змию. Будет ли положительный результат? Ничуть!
Дело в том, что упомянутая «борьба за трезвость» является оборотной стороной медали практики сознательного спаивания населения ради извлечения «пьяных» денег. Одно без другого здесь просто невозможно. И проблема не в том, что организация таких трезвеннических компаний насквозь пропитана фальшью и лицемерием государевых мужей. Проблема коренится именно в том идеологическом импульсе, который исходит от искренних апологетов трезвости. Искренних апологетов! Ничего парадоксального в этом нет: российские трезвенники на свой манер внедряют в сознание своих соотечественников все те же кабацкие стереотипы. Оценки противоположны, однако восприятие самого предмета (то есть спиртного) — абсолютно то же самое. Напиваться до одурения или не пить вообще — это дилемма для алкоголика. Не иначе. И именно эту дилемму навязывают нашему обществу его самозваные «спасатели».
